Потому что, в конечном итоге, он прочно обосновался в жизни других и не мог допустить, чтобы эта жизнь хоть как-то изменилась.
На что он надеялся, никогда себе в этом не признаваясь? Он не собирался по окончании учебы возвращаться в свою страну. Ему не хотелось также ехать куда-либо еще.
Как ребенок, уверенный, что всегда будет со своими родителями, он находил естественным оставаться здесь всю свою жизнь, вместе с мадам Ланж и ее повседневной рутиной, с Луизой, по-прежнему дарящей ему свое присутствие.
Это было нелепо. Мишель был прав. И чем больше Эли это осознавал, тем больше злился на его присутствие в доме, вплоть до его существования на земле.
Эли обвиняли в чрезмерной гордости. Все, начиная с его матери, глубоко заблуждались. Включая тех, кто, как его преподаватель, считали, что он был самодостаточной личностью, и смотрели на него с восхищением, смешанным с беспокойством.
Он не был ни гордым, ни самодостаточным. Просто он брал у других то, что ему было нужно, так, что они этого даже не замечали. По сути он был вором. И трусом.
Что касается Луизы, он присвоил ее себе точно так же, как и Мишель. Но другим способом. Он не уложил ее в кровать. У него не было на это желания. Он этого боялся.
И, тем не менее, он без ведома девушки вовлек ее в свою жизнь даже более глубоко, чем румын, до такой степени, что теперь у него возникло ощущение, будто ему внезапно обрезали корни.
Ему было просто необходимо возненавидеть Мишеля. Это принесло бы ему облегчение. Ведь тогда он сможет ненавидеть не только себя.
Ему снилось, что он не спит, что он изучает свою совесть холодным беспристрастным взглядом. Колокола звонили. У него даже не возникло мысли о том, что Мишель сделал что-то плохое. Он был невиновен, и когда Эли пытался его осудить, все голоса вокруг стола повторяли:
— Невиновен!
Зазвенел звонок, босые ноги прошлепали по холодному полу, и он провалился в глубокий сон, из которого его выдернул стук в дверь и голос мадам Ланж:
— Вы заболели, мсье Эли?
Он ответил «нет» хриплым голосом.
— Я зову вас уже минут десять. Сейчас восемь утра. Мсье Стан уже ушел.
Он ощущал пустоту в голове и слабость во всем теле. Внизу он заставил себя взглянуть Луизе в лицо, и она спросила его:
— Надеюсь, вы не подхватили мой грипп?
Когда он заканчивал завтракать, к столу вышел Мишель, источая аромат одеколона, со следами пудры возле мочки уха. Он коротко поздоровался с девушкой, почти не взглянув на нее, и полчаса спустя на тротуаре раздались его бодрые шаги.
Как и предвещала хозяйка, на улице шел снег, и крупные хлопья кружились в воздухе, начиная укрывать крыши белым слоем, но пока еще тая на серых камнях улиц.
Раз десять за утро, пока он занимался в двух метрах от девушки, в его голове проносилось: «Я его убью».
Но он в это не верил. Это чем-то напоминало бормотания мадам Ланж:
— Иисус, Мария, Иосиф!
В этот момент она вряд ли думала о Христе, Деве Марии или ее супруге.
Сверху раздался голос:
— Мсье Эли, возьмете два кило картофеля и пучок моркови?
Он следовал ритуалам, машинально, словно больше в них не верил.
— Вы на меня за что-то сердитесь?
Он посмотрел на Луизу, сбитый с толку, не зная, что ей ответить, не отдавая себе отчета, что за все утро не сказал ей ни слова.
— Нет.
— Значит, мне показалось.
Кровь снова бросилась ему в голову, уши горели. Истинной причиной его волнения было то, что как раз в этот момент, глядя на ее спокойное бледное лицо, он думал, повторится ли все вчерашнее сегодня.
Догадывалась ли она о его чувствах? Обладала ли она, как его мать, даром распознавать постыдные мысли, которые хочется скрыть даже от себя самого?
После обеда он отправился в библиотеку. Снег начал липнуть к подошвам, рельсы трамваев прочертили черные линии на белоснежных улицах.
В половине пятого он поднялся, отнес книги библиотекарю и направился к реке, которую пересек в то же время, что и вчера.
Проходя мимо церкви, он услышал те же голоса. На подходе к дому он начал двигаться более бесшумно, чем обычно, и осторожно вставил ключ в замочную скважину.
Он снова увидел красноватую полоску света между шторами. Подняв голову, он обратил внимание, что окна мадемуазель Лолы были не освещены. На секунду он остановился в коридоре, чтобы снять влажные фуражку и плащ, и несколько мгновений спустя вошел в столовую, испытав некоторое облегчение, не оттого, что Луиза была там, а как раз потому, что ее там не было.
Наверное, он действительно выглядел как вор. Он и был вором, потому что осознавал это. Тем не менее он приблизился к двери и, не прислушиваясь к происходящему за ней, сразу наклонился к замочной скважине.
Вероятно, оттого, что он пришел немного раньше, чем вчера, он увидел другие жесты, а образы были такими четкими, детали настолько подробными, словно он смотрел через лупу.
На следующий день и через день он снова оказывался на том же месте, в одно и то же время, и когда вечером все собирались за столом, он выглядел рассеянным, сознавая, что его голос звучит по-иному, что его взгляд испуганно скользит по лицам и что все вокруг это замечают.
Он больше не осмеливался поворачиваться к Мишелю, из-за его улыбки. В то время как Луиза вела себя и выглядела как обычно и не отводила взгляда, встречаясь с глазами Эли, на губах у румына играла легкая ироничная улыбка.
По прошествии трех дней у Эли появилась уверенность, что Мишель знает о его подглядываниях в замочную скважину, и ему стало казаться, что тот специально требует некоторых жестов от девушки, чтобы поглумиться над ним.
— Мне кажется, вы действительно больны, мсье Эли. На вашем месте я бы сходила к доктору.
— Нет, мадам.
— Вы просто себя не видите. Вечером, прежде чем подняться к себе, не забудьте померить температуру.
Это было ее манией. Градусник хранился в супнице из ее свадебного сервиза, которым она давно не пользовалась и куда складывали разные мелкие вещи, пуговицы, шурупы, счета за электричество.
Каждое утро, когда Луиза спускалась вниз, мадам Ланж первым делом ставила ей в рот градусник и краем глаза следила за ней, не позволяя разговаривать.
— Тридцать восемь и шесть.
Девушке не вызывали врача, поскольку с ней это случалось каждый год. Мать готовила ей легкую еду, в основном яйца с молоком, и весь день рядом с креслом стоял кувшин с лимонадом.
Два раза в день она смазывала горло Луизы настойкой йода.
— Я уверена, что у вас температура выше, чем у нее. Просто вы слишком горды, чтобы…
