Почему я возненавидел Ирода? Разве возможно определить, что порождает между двумя существами ненависть или дружбу и любовь?
Он представился мне тираном, восточным сатрапом из моих детских книжек, кем-то вроде Тарквиния, растлителя Лукреции, но в иерусалимском духе. Нужно ли что-нибудь еще, чтобы не понравиться римлянину? Правда, неприятно в нем было еще и поведение, манера вытирать перепачканные соусом руки о шелковую тунику. Почему это вызвало у меня такое отвращение, ведь гости Палатина на императорских ужинах вытирают руки о волосы молодых рабов. Я не смог бы это объяснить. Ирод был обжорой, жадиной и пьяницей. Но не стоит об этом. Я знал и других, кто не менее отвратительно обжирался. Нет, на самом деле я начал его ненавидеть, заметив его взгляд, устремленный на Понтию.
Моя дочь усвоила привычку без предупреждения проникать в мой рабочий кабинет и даже в приемную. Она не раскрывала рта, съеживалась у моих ног и не шевелилась. Если аудиенция затягивалась, случалось, она засыпала подле меня. В тот день, когда я первый раз принимал Ирода (его просьба об аудиенции меня удивила: я еще не знал, что он — плохой иудей и мало заботится о том, чтобы не оскверниться через общение со мной), Понтия именно так сидела возле меня.
Хотя она была еще маленькой, можно было догадаться, какой красавицей она вырастет.
Прокула, сильно переживавшая то, что некрасива, радовалась сверкающей красоте Понтии; я же не видел во внешности дочери гарантии ее счастья.
— Поздравляю тебя, господин прокуратор: у тебя красивый ребенок!
Комплимент безобидный, но сопровождаемый взглядом, прощупывающим, раздевающим, пачкающим Понтию. Похоть была написана на лице Антипы, и он не позаботился ее скрыть. Я не сказал ни слова, лишь отправил Понтию к матери сухим и суровым тоном, каким никогда не обращался к детям. Удивленная, она непонимающе посмотрела на меня и вышла, опустив голову. Я слышал, как она расплакалась в коридоре.
Да, я ненавидел Ирода Антипу всеми фибрами моей души.
Я сделал над собой усилие, чтобы скрыть гнев, и ждал, когда он сообщит мне о цели своего визита.
Если и есть что-то невыносимое для римлянина, так это терпеть разглагольствования и бесконечно долгие речи, которыми злоупотребляют восточные люди, прежде чем перейти к вопросам, которые их занимают. И еще они находят способ утаить свои мысли, часто самую суть… По истечении двух часов, опустошив четыре кубка вина с Кармельской горы и корзину с сотней сушеных фиников, которые он поглотил, болтая, Ирод соблаговолил поднять на меня глаза, заплывшие жиром:
— Скажи мне, Кай Понтий, ты что-нибудь слышал о некоем Иоанне, который считает себя пророком?
Да, я слышал о нем. В конце зимы Аррий сообщил мне о появлении этого странного человека на берегах Иордана. Он призывал гнев Ягве на Израиль и его грехи, любезно называя его народ «племенем гадюк». Пока слушал Ирода, в глубине души я соглашался с Иоанном, будь он пророк или сумасшедший.
Аррий устроил за ним надзор и считал, что, несмотря на его речи, человек этот не был опасен.
— Это учитель Закона, господин. Он изучил иудейские догмы и пророчества. Его отец был священником. Родители его умерли, когда он был еще ребенком: он родился у них очень поздно. Приют ему дали ессеи. Ты знаешь этих аскетов: пустыня, умерщвление плоти; поскольку они питаются лишь жареной саранчой и пьют только воду, бывают всякие последствия… Они думают, что в них живет дух их бога. Они обходят города и деревни, предупреждая о катастрофах. Но успокойся, господин! Я видел его с детьми и ягненком, сломавшим ногу. Нет добрее этого Иоанна! Не бойся собаки брехливой, бойся молчаливой!
Поскольку Иоанн не возмущал общественного порядка, я приказал оставить его в покое. Сведения от Аррия я держал при себе, дожидаясь, пока Ирод изложит мне суть дела.
— Тебе хорошо известно, Кай Понтий, что царица, моя жена, Иродиада… Как сказать? Я не первый ее муж…
Я знал об этом, и меня это ничуть не заботило. Разводы, со следовавшими за ними очередными браками, совершались в Риме по двадцать раз на дню. Но дело усложнялось тем, — о чем Ирод, если бы я не знал, остерегался бы мне сказать, — что речь шла о двойном кровосмешении.
Иродиада, — ее имя вполне указывало на их родство, — была родной племянницей Антипы. Может, иудейский закон не запрещал дядям жениться на своих племянницах? Первым браком молодая женщина вышла замуж за одного из братьев Ирода — тетрарха Итуреи Филиппа. Значит, это был тот самый Филипп, одновременно и дядя и муж, которого она бросила, чтобы жить с Антипой, который, в свою очередь, став мужем своей племянницы, наставил рога своему брату. Наконец, я знал от Прокулы, — знавшей это от Иоанны, жены Суза, управляющего Ирода, с которой она имела связи, — что у Иродиады была дочь от первого брака. Этому ребенку, Саломее, едва исполнилось десять, но было очевидно, что она небезразлична своему двоюродному дедушке. Я не верил этим домашним сплетням, пока не заметил взгляда Ирода, устремленного на Понтию.
Отвратительный тип.
Я ждал.
— Ты женат, Кай Понтий, ты знаешь женщин… Любопытны, всегда в ожидании развлечений. Так вот! Несколько дней назад Иродиаде пришла в голову идея посмотреть на Иоанна. Все ее подруги уже видели его. Я вначале отсоветовал ей. Зачем смотреть на грязного сумасшедшего, одетого в верблюжью шкуру?
Мне было известно от Аррия, что Иоанну всего тридцать, и он очень красив. Ироду было почти шестьдесят, и он был чудовищно безобразен. Можно объяснить любопытство его жены.
— Я уступил. Ты знаешь, каковы женщины! Ее решение мне не по нраву, но Иродиада ведь не успокоится, пока не получит того, что хочет. Понимаешь, я знаю этих фанатиков, верящих, что говорят от имени Ягве; и то, что он мог сказать моей Иродиаде, меня не беспокоило. Ты не представляешь, какое счастье, что ты не иудей! Вы, римляне, другие: никто не упрекает вас в том, что вы разводитесь и снова вступаете в брак, когда вам вздумается! Стало быть, Иродиада прибыла на берег Иордана и сошла с носилок. Заметив ее, Иоанн вышел из воды. Наверное, ты знаешь, что он там барахтается весь день под предлогом очищения от грехов тех, кто к нему приходит. Так вот, он вышел и понесся ей навстречу с криком: «Грешница, прелюбодейка! Если хочешь избежать грядущего наказания, оставь мужчину, с которым живешь и который не муж тебе, и вернись к истинному супругу!»
Жена, осыпанная его проклятиями, в ужасе бежала. С тех пор она не встает с постели, плачет, отказывается меня видеть. Она говорит… Словом, она запретила мне входить к ней до тех пор, пока я не принесу ей на блюде голову Иоанна.
Кай Понтий, если бы мы были в Галилее, я не пришел бы надоедать тебе своими супружескими заботами. Хотя мне и не по себе при мысли о том, чтобы тронуть божьего человека, я брошу Иоанна в темницу и оставлю его там размышлять об уважении, которое он обязан питать к моей жене. Но мы не в Галилее, Иудеей правишь ты.
Я сделал вид, что не слышал последней фразы, и перевел разговор. Я не стал бы лишать Иоанна жизни в угоду совершившей кровосмешение и прелюбодеяние женщине, ни тем более ради того, чтобы устроить дела Ирода. Но мне представился удобный случай расспросить о том царе, о котором столько судачили на базаре, и выяснить, была ли между ним и отшельником с Иордана какая-то связь. Не грядущее ли «царство» возвещал Иоанн, и не о том ли, что кто-то идет вслед за ним? Но Ирод рассмеялся:
