Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
Запомнился мне Серафим Михайлович и в спектакле «Суворочка» на музыку О. Фельцмана. Эго была выдуманная история о дочери Суворова Наташе. Упрощенный сюжет, искусственная фабула. Сказать, что я хорошо помню тог спектакль, не могу — я видела его только один раз. Он шел недолго, потому что оказался неудачным, но там была прекрасная работа Г. А. Заичкина, исполнявшего роль Суворова. Геннадий Александрович, обладая приятным тенором, был и замечательно одаренным драматическим актером, играл во многих опереттах — и в советских, и в классике. В одной из сцен в «Принцессе цирка», где он исполнял роль Клоуна, Заичкин своей игрой доводил зал до слез. Когда я пришла в театр, «Суворочка» уже сходила со сцены. От того спектакля у меня в памяти осталась одна смешная фраза: «Кролики, занимайте столики». И запомнилась она благодаря тому, что ее произносил персонаж Аникеева.
Серафим Михайлович был первым исполнителем роли Богдана Сусика в оперетте Ю. Милютина «Трембита», поставленной Тумановым в 1948 году. Постановка была отмечена Сталинской премией (позже их стали называть Государственными), и Серафим Аникеев в числе других стал ее лауреатом. Случай в оперетте тогда небывалый.
Несмотря на лауреатство, никакой, как бы теперь сказали, звездной болезни у Серафима Михайловича не наблюдалось. Был он прост в общении, очень компанейский. Чтобы вечером его не было в театре, даже если он и не занят в спектакле, — случай редкий. Без театра он не мог прожить и дня. Ходил по коридорам, заглядывал то в одну гримуборную, то в другую, шутил. Потом шел в зал — посмотрит оттуда, как идет спектакль, опять пойдет за кулисы…
Вообще надо сказать, что наши «старики» были народом жизнелюбивым, всегда не прочь повеселиться, пображничать. Я еще застала время, когда у старых актеров (и не только нашего театра) в поведении, в привычках сохранялись прежние традиции. Например, в том, как они любили отдыхать. Отыграют вечером спектакль и едут куда-нибудь в ресторан. Гуляют всю ночь, под утро возвращаются домой, поспят часа три-четыре и к десяти часам идут на репетицию. А вечером — спектакль. И ведь как играли! Я бы так работать не смогла. А «старикам» — хоть бы что… Труппа у нас в театре была небольшая, актеры были заняты много, играли почти каждый вечер. Тем не менее после спектакля опять куда-нибудь отправлялись всей веселой компанией. И заводилой в этих делах был Серафим Михайлович.
Он очень хорошо относился к нам, молодым. Любил поухаживать за молодыми актрисами, точнее сказать, играл в ухаживание. Хотя было у него и серьезное чувство к одной из наших красавиц балерин. Чувство тайное, но в театре об этой платонической любви все знали. В театре всегда всё знают.
Аникеев очень любил, как он говорил, «вывозить молодежь на пленэр». Так у него назывались наши поездки на природу, чаще всего в Серебряный Бор. Это было что-то типа пикников. Собирались мы большой компанией и ехали туда. Ездили и летом, и зимой. Я в то время ни капли в рот не брала, и для меня эти поездки были просто веселым отдыхом, способом развлечься. Другие, конечно, что-то пили, тем более что проблем с тем, чтобы купить бутылку вина и закуску, не было — в Серебряном Бору тогда стояли всевозможные ларечки. И за всех платил Серафим Михайлович, человек не просто широкий, а настоящий транжира. Например, получал он зарплату или гонорар за какое-нибудь выступление (а был он актером очень популярным) — и непременно должен был тут же все спустить, причем со вкусом. Ему это доставляло особое удовольствие. Глядя на веселящуюся молодежь, он и сам молодел. Да, собственно, он и не был старым. А уж душой — тем более. Когда я уезжала на такой пикник, то у папы с мамой не возникало никакого неудовольствия но поводу моей «разгульной» жизни. Они знали, что, если мы едем с Аникеевым, все будет нормально.
Однажды зимой в Серебряном Бору в вихре веселья со мной произошла одна история. Перед поездкой я по пути в театр, на утреннюю репетицию, купила себе два отреза на платье. Ткань была легкая, кажется, шелковая, и сверточек получился небольшой. С ним я пришла в театр, а тут как раз Аникеев предложил поехать в Серебряный Бор. Не оставлять же покупку в театре, подумала я и взяла ее с собой. Гуляли, веселились. Пришло время возвращаться. И вдруг Борис Поваляев говорит:
— Таня, а ведь у тебя с собой был какой-то сверток.
— Ой, правда! Там же у меня материал на платье! Я его потеряла!
— Пойдем, поищем.
— Где же теперь мы его найдем?
Действительно, не прочесывать же было весь Серебряный Бор, да я и не запомнила, где именно мы бегали, катались. В общем, кому-то, кто нашел мой сверточек, тогда повезло.
Надо сказать, что, глядя на наших «стариков», и мы тоже любили весело погулять. Погулять не в смысле горячительного, тем более что я была не поклонница этого. Да и наши актеры в сравнении с артистами других театров не особенно отличались пристрастием к спиртному. Просто была молодость, в стране начались перемены к лучшему, прежние тормоза постепенно убирались, люди понемногу начинали внутренне раскрепощаться, в воздухе буквально носилось ожидание чего-то радостного — были первые годы хрущевской «оттепели». Любили мы поехать куда-нибудь вечером после трудов праведных на сцене. Чаще всего заводилой в нашей компании была Лида Алчевская, жена Василия Ивановича. В то время директором театра был у нас В. П. Ефремов, которого мы звали Пуфиком. Свое «уютное» прозвище он получил за то, что был небольшого роста, толстенький, не любивший лишний раз подниматься из кресла. У Пуфика была своя машина — один из первых тогдашних «Запорожцев». И вот мы умудрялись набиваться в эту миниатюрную машину порой по десять человек. Казалось бы, это невозможно физически. Но каким-то немыслимым образом мы устраивались, сидя на коленях друг у друга, и после спектакля все ехали в ресторан на Речной вокзал — есть стерлядку.
А что касается Серафима Михайловича, то он не только возил молодых артистов за свой счет «на пленэр». Однажды он пригласил меня с собой на гастроли в составе группы артистов в Ленинград. Мама по такому случаю бросилась экипировать дочку-артистку. Срочно сшили мне новое пальто — как сейчас помню, было оно фисташкового цвета с коричневым воротником. Купили шапочку из пыжика, заказали замшевые ботиночки. И сшили первое в моей жизни длинное концертное платье — белое, из узорчатого шифона, с большим сиреневым цветком слева на груди. Я потому все это запомнила в деталях, что это были мои первые в жизни гастроли. И вот после завершения концертов Серафим Михайлович устроил всем нам «прощальный» ужин. И не где-нибудь, а в ресторане одной из самых престижных и дорогих в Ленинграде гостиниц — в «Европейской», где мы жили. Когда же кто-то завел разговор о том, что каждый из нас должен внести свою часть денег, то Аникеев сразу его прервал. Конечно, при таких привычках у него просто и не могло быть никаких сбережений, и, когда этот человек щедрого таланта и щедрой души умер, в доме не оказалось лишнего рубля.
Разумеется, все те, о ком я вспоминаю, были вовсе не какими-то идеальными, безгрешными. Нет, они были нормальными людьми со всеми слабыми и сильными сторонами, присущими каждому человеку. А тем более если этот человек артист. Между мастерами, так по-доброму принявшими нас, были свои непростые отношения, порой совсем не безоблачные — театр есть театр, там всегда будут ревность к чужому успеху, зависть, сплетни, слухи… Но внешне это на нас тогда никак не отражалось, мы даже до поры и не знали об этом. К сожалению, эта пора неведения оказалась весьма краткой… Что же касается мастеров, создавших славу Московскому театру оперетты, то пусть в памяти людской они останутся такими, какими помню их я. Они заслужили добрую память уже потому, что дарили людям свой светлый, жизнерадостный талант, делая их пусть на какое-то время немного счастливее…
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74