И вот с думского балкона стали смело призывать „к свержению“ и „к восстанию“. Некоторые из близстоящих начали уже понимать, к чему идет дело, но дальнейшие ничего не слышали и ничего не понимали. Революционеры приветствовали революционные лозунги, кричали „ура“ и „долой“, а огромная толпа, стоявшая вокруг, подхватывала…
Конная часть, что стояла несколько в стороне от думы, по-прежнему присутствовала, неподвижная и бездействующая.
Офицеры тоже еще ничего не понимали.
Ведь конституция!..
И вдруг многие поняли…
Случилось это случайно или нарочно — никто никогда не узнал… Но во время разгара речей о „свержении“ царская корона, укрепленная на думском балконе, вдруг сорвалась или была сорвана и на глазах у десятитысячной толпы грохнулась о грязную мостовую. Металл жалобно зазвенел о камни…
И толпа ахнула.
По ней зловещим шепотом пробежали слова:
— Жиды сбросили царскую корону…
Это многим раскрыло глаза. Некоторые стали уходить с площади. Но вдогонку им бежали рассказы о том, что делается в самом здании думы…
Но конная часть в стороне от думы все еще стояла неподвижная и безучастная. Офицеры все еще не поняли.
Но и они поняли, когда по ним открыли огонь из окон думы и с ее подъездов.
Тогда наконец до той поры неподвижные серые встрепенулись. Дав несколько залпов по зданию думы, они ринулись вперед.
Толпа в ужасе бежала. Все перепуталось — революционеры и мирные жители, русские и евреи. Все бежали в панике, и через полчаса Крещатик был очищен от всяких демонстраций. „Поручики“, разбуженные выстрелами из летаргии, в которую погрузил их манифест с „конституцией“, исполняли свои обязанности…
Приблизительно такие сцены разыгрались в некоторых других частях города. Все это можно свести в следующий бюллетень:
Утром: праздничное настроение — буйное у евреев, по „высочайшему повелению“ — у русских; войска — в недоумении.
Днем: революционные выступления: речи, призывы, символические действия, уничтожение царских портретов, войска — в бездействии.
К сумеркам: нападение революционеров на войска, пробуждение войск, залпы и бегство.
Через полчаса из разных полицейских участков позвонили в редакцию, что начался еврейский погром.
Один очевидец рассказывает, как это было в одном месте:
— Из бани гурьбой вышли банщики. Один из них взлез на телефонный столб. Сейчас же около собралась толпа. Тогда тот со столба начал кричать:
— Жиды царскую корону сбросили!., какое они имеют право? что же, так им позволим? Так и оставим? Нет, братцы, врешь!
Он слез со столба, выхватил у первого попавшегося человека палку, перекрестился и, размахнувшись, со всей силы бахнул в ближайшую зеркальную витрину. Стекла посыпались, толпа заулюлюкала и бросилась сквозь разбитое стекло в магазин…
И пошло…
Так кончился первый день „конституции“…»[39]
Такова была простонародная реакция.
Это — в городе. В деревне же было не так.
«Я не прочел ни одного известия о том, чтобы дворянин защищал свою усадьбу, свою собственность, чтобы он лег костьми, защищая наследственную собственность и могилы своих предков… а мужик рубит фортепиано, истребляет мебель, картины, ковры, сжигает дом, отрезывает языки у лошадей, ранит коров в вымя, убивает овец и бросает их в реку… Нет мужества — вот что ужасно… Позор и стыд! Где прошлая доблесть дворянства, его мужество, его самопожертвование?16 декабря 1905 года»[40].
Описание погрома Шульгиным, возможно, самое яркое свидетельство о тех событиях, но кроме своей документальности оно позволяет понять личность автора и, если хотите, его систему ценностей. Он сам еще не разобрался в обрушившейся реальности и являет собой то, что потом Столыпин назовет «часовой с кремниевым ружьем». Часовой, несмотря ни на что, будет стоять на посту до конца.
Как долго? Год? Десять лет?
Неизвестно.
Глава седьмая
Революционный кошмар. — Как подавляют революции. — Финансовый террор
Как это было? Сразу после публикации манифеста С. Ю. Витте встретился с видным земским деятелем консервативного направления Д. Н. Шиповым и предложил ему пост государственного контролера. Д. Н. Шипов заявил, что для создания атмосферы доверия следует предоставить общественным деятелям портфели министров внутренних дел, юстиции, земледелия, народного просвещения, торговли и промышленности. С. Ю. Витте это предложение принял и согласовал кандидатуры. Однако на последующую встречу прибыла делегация конституционных демократов, выдвинувшая в вызывающем тоне требования немедленной, без выборов Государственной думы, политической амнистии, созыва Учредительного собрания для выработки Основного закона (конституции) и др. То есть государство должно было «уйти».
В этой обстановке не удалось привлечь в правительство известных общественных деятелей. Именно с этого момента начинается трагическое для России ненахождение общего языка двух ее главных политических сил: традиционной государственности и буржуазной демократии. Николай II, сделав беспрецедентный по трудности выбор, до конца своего пребывания на троне надеялся найти союзника в лице образованного общества. В свою очередь общество стремилось добиться капитуляции режима и окончательно освободиться от управленческой архаики. Обе стороны не имели опыта компромисса. В результате коалиционное правительство не было создано. Министром внутренних дел стал П. Н. Дурново, бывший военный, моряк, военный юрист, по взглядам — монархист, против которого возражали все демократические деятели, даже Витте.
Вслед за несостоявшимся компромиссом хлынул революционный кошмар. Началась всеобщая политическая стачка в Москве, Харькове и Ревеле, затем она охватила Смоленск, Козлов, Екатеринослав, Лодзь, Курск, Белгород, Самару, Саратов, Полтаву, Петербург, Ростов-на-Дону, Тифлис, Одессу, Варшаву и др. К стачке присоединились «союзы» интеллигенции. Присяжные заседатели во многих случаях отказывались судить, адвокаты — защищать, врачи — лечить. Мировые судьи закрывали свои камеры. Проходили многотысячные митинги. Улицы городов заполнились конными и пешими патрулями, начались стычки с демонстрантами, строились баррикады.
П. Н. Дурново собрал совещание командиров воинских частей петербургского гарнизона и был потрясен, когда услышал, что все, кроме командира Семеновского гвардейского полка генерала Г. А. Мина, заявили, что в случае привлечения к подавлению народных волнений они за свои части ручаться не могут.
