Он увидел, что работа идет, и был очень счастлив. Вечером перед сном он рассматривал получившиеся фигурки, а днем боялся, что Отто заметит, что материал исчезает, потому что он действительно мерил все по граммам.
34
Однажды Храпешко все же побили.
Но не Фриц, не Миллефьори. По крайней мере, так говорили потом, когда дело было сделано. Обвинили неизвестных преступников из французской части, но не исключалась возможность того, что они были приезжими из Германии или Италии. В качестве мотива было выдвинуто различие в мировоззрении с Храпешко.
Храпешко так устал от повседневной деятельности, что даже глазом не моргнул, когда случилась эта неприятность, не говоря уж о том, чтобы взяться за свои ножницы.
Пока его били, он пытался размышлять, почему кому-то пришло в голову это сделать:
Из-за того, что была пятница — нет.
Из-за того, что он очень красивый — нет.
Из-за того, что слишком миролюбивый, ну, это есть.
И за что же тогда его бьют? Размышляя об этом, он думал, что, возможно, сама Мандалина придумала такую штуку, потому что не выносила его.
Тем не менее, во всей этой неприятной ситуации было и кое-что хорошее, а именно, нечто, сразу развеявшее его сомнения, что к ней приложила руку Мандалина.
Он настолько опух от побоев, что оба глаза у него закрылись. Полностью!
Отто очень разволновался, правда, только потому, что из-за его глаз может наступить пауза в стеклоделии и падение дневного производства аптечных пузырьков, пивных и винных бутылок, а, следовательно, автоматическое уменьшение ежедневного дохода.
В доме у каждого были свои обязанности, а он и не мог заставить свою жену, толстую госпожу Гертруду, ухаживать за ним, потому что лично она последний раз прикасалась к мужскому телу, когда они с Отто делали Мандалину. Поэтому о толстой Гертруде не могло быть и речи. У другой домашней прислуги тоже были свои обязанности.
Именно по этой причине он попросил Мандалину позаботиться о глазах Храпешко. Она и так, по словам Отто, бездельничала.
И тут самое интересное.
Она подошла к кровати, где он лежал с двумя огромными синяками вместо глаз, и начала их промывать.
Это не совсем правда, что Храпешко все эти годы совершенно не думал о женщинах. Думал, да еще как. Но свой голод он утолял с городскими шлюхами. Редко, потому как экономил. Но все же что-то в нем снова проснулось, когда он почувствовал руки Мандалины у себя на щеке. Храпешко никогда в жизни не чувствовал столько нежности и столько красоты. Как будто снег падал ему на глаза.
Он стал мечтать о далеких пределах, о местах, в которых он раньше никогда не был, а хотел бы посетить, подумал о нескольких девушках с родины, об их платьях и о колючках, которые всегда цеплялись ему за штаны, когда он бегал по лугам.
Мандалина, стала лечить его холодными кружочками огурцов. Они были для него, как бальзам на рану. Они были холодные, как лед, и гладкие, как стекло. А потом случился диалог, который навсегда изменил мнение Мандалины о Храпешко. Первым начал Храпешко.
— Мандалина, я хочу Вам кое-что показать!
Он не мог этого видеть, но почувствовал, что она удивилась и подняла от удивления брови или, может быть, отвернулась.
— Но прежде чем Вам показать, я хотел бы попросить у Вас защиты.
— А почему Вы думаете, что я стану Вас защищать?
— Не знаю, так мне показалось. Но в любом случае, если Вы не хотите, то не нужно.
Она ничего не ответила.
Он встал с кровати и сказал:
— Пожалуйста, отвернитесь.
— С чего бы это, Храпешко! А вдруг Вы разденетесь догола?
— Не волнуйтесь, такого не будет, я просто хочу показать Вам кое-что, и это напрямую связано с поддержкой, которую я у Вас прошу.
— Жаль, — подумала Мандалина, но потом добавила, что она согласна и что она отвернулась.
Но не отвернулась. А поэтому увидела, как Храпешко потихоньку, ощупывая штаны, сначала засунул руку вниз за кожаный ремень, потом сунул руку в карман. И оттуда дрожащими руками вытащил тряпочку.
Руки у него тряслись.
Руки Храпешко, те самые, которыми он так мощно ухватил Мандалину чуть ниже, чем предписывается правилами хорошего тона и христианского поведения. А вот теперь они дрожат и трепещут.
Со своими опухшими глазами и синяками вокруг глаз он выглядел как маленький ребенок. Ей действительно стало его жалко. Он начал осторожно разворачивать платок, весь промокший от пота, потому что это был тот самый платок, который он повязывал себе на лоб, когда плавил и охлаждал стекло.
А потом он вынул оттуда два круглых стеклышка красного цвета, перевязанные проволокой, и положил на глаза.
Печаль и жалость у Мандалины сразу прошли, и она чуть не выдала себя, потому что была готова лопнуть от смеха.
— Теперь можете повернуться.
Она не знала, что делать, то ли смеяться, то ли плакать.
Она смотрела на Храпешко, человека с широкой грудью и тяжелыми руками, который стоял перед ней, весь черный и грязный, да к тому же еще и вонючий, с двумя красными стеклами вместо глаз. Он был похож на огромную муху.
— Фройляйн Мандалина?
— Да?
— Вы повернулись?
— Повернулась.
— И?
— Что, и?
— Что вы скажете на это?
— А что я могу сказать?
— Я Вам нравлюсь?
Нравится ли он ей? Она об этом никогда не думала. В нем ей нравилось только само желание понравиться. И ничего больше. Соответственно о симпатии, которую испытывают молодые люди друг к другу, не могло быть и речи. Тем более что Храпешко казался ей, смешным с этими красными стеклами, скрывавшими синяки вокруг глаз. Во всяком случае, она не ответила, а он снял красные очки с глаз и опять завернул их в тряпочку, которую все еще держал в руке, достал другие, с треугольными стеклами, и надел их.
Увидев это, она удивилась еще больше и, не сдержавшись, захохотала.
— Почему Вы смеетесь?
— В них Вы похожи на пчелу.
— А что плохого в том, чтобы выглядеть как пчела, фройляйн Мандалина?
— Ничего. Просто Вы выглядите действительно смешно. Но в любом случае не так смешно, как с синяками вокруг глаз. Хороший способ маскировки, это так.
— Нет! Это не для маскировки, я их сделал, чтобы защитить глаза от слишком сильного огня.
— Интересно. Мне не пришло в голову, что…
А видно в них хоть что-то?
— Конечно, видно. Но какой-то другой мир, гораздо красивее нашего, обычного. Впрочем… хотите попробовать?
