Профессор Московской консерватории Лариса Валентиновна Кириллина в блестящей статье «Пасынок истории: К 250-летию со дня рождения Антонио Сальери» приводит факты: «О порядочности мастера свидетельствует длинный ряд поступков на протяжении почти всей его активной жизни. Он всегда выказывал преданность всем своим учителям и постоянно участвовал в богоугодных и бескорыстных начинаниях… В программу великопостного концерта в пользу музыкантских вдов и сирот 1791 года Сальери включил симфонию Моцарта g-moll (№ 40), о которой почему-то принято думать, будто при жизни Моцарта она не исполнялась. Являясь композитором с европейским именем, он не гнушался выступать на вторых и третьих ролях, если считал, что дело того заслуживало. Так, на премьере в 1814 году „Битвы при Виттории“ Бетховена Сальери, побуждаемый, вероятно, не музыкальными, а патриотическими соображениями, дирижировал вторым оркестром; а 21 января 1815 года на торжественном траурном богослужении в Вене в память о казненном короле Людовике XVI Сальери руководил одним из хоров (общим музыкальным руководителем и дирижером являлся С. Нойкомм[72], которому и достались самые пышные лавры)».
Конечно, любой успешный человек не может быть совершенно свободен от критики. Сальери имел недоброжелателей, а иногда сами его поступки трактовались в извращенном виде. Недаром в юридической практике положено учитывать показания обеих сторон. Приведем только один пример того, как может навредить истине однобокая оценка даже неоспоримых фактов. В литературе о Сальери «свидетельством со стороны обвинения» часто выступает письмо Бетховена от 7 января 1809 года, в котором говорится, что Сальери якобы из ненависти запретил оркестрантам общества «Концерты в пользу вдов и сирот оркестровых музыкантов» играть на бенефисе Бетховена 22 декабря 1808 года. Казалось бы, вот неопровержимое доказательство черной зависти посредственности к гению! Однако если беспристрастно разобраться в ситуации, картина вырисовывается прямо противоположная первому эмоциональному впечатлению. Одновременно с вышеупомянутым бенефисом — 22 и 23 декабря — были назначены традиционные ежегодные предрождественские благотворительные концерты в пользу вдов и сирот, включающие и произведения самого Бетховена (последнее обстоятельство говорит о том, что никакой ненависти у Сальери к Бетховену не было). Но не это главное. «Сальери, — пишет Л. В. Кириллина, — возражал против „конкуренции“ вовсе не из ненависти к своему бывшему ученику, а совсем по другим, принципиальным и лишенным корыстного интереса мотивам (отток публики с концертов Общества сулил финансовый убыток, а ведь начинание было сугубо благотворительным)».
Более того, уже после описанного инцидента Бетховен, зайдя как-то к Сальери и не застав его дома, оставил у дверей записку весьма характерного содержания: «Сюда заходил ученик Бетховен»[73].
Комментарии, как говорится, излишни. Но не будем сейчас рассуждать о проблеме ответственности художника перед историей; о том, что творческой фантазии гения отнюдь не всё дозволено; о том, наконец, что выше категории «гений» стоят категории «жизнь» и «посмертная память». Позволим себе лишь еще одну цитату из Б. Кушнера, которая, на наш взгляд, имеет самое прямое отношение к нашему последующему повествованию. «Каким же образом возникла зловещая легенда о Сальери? По-видимому, прежде всего стоит упомянуть общую тенденцию мифологизации Гения. Особенно это было свойственно XIX веку с его романтизмом и, соответственно, культом Гения… Романтическое воображение представляло Гения в окружении враждебной среды, в борьбе с таковой, часто с трагическим исходом… Другой стороной медали оказывается принижение исторических лиц, „обыкновенных талантов“, действовавших рядом с Гением, и даже демонизация тех из них, кто хоть как-то и в чем-то Гению возражал. Здесь можно вспомнить о Николае I и Пушкине. Очень похожим образом освещались в бесчисленных романтических биографиях отношения Моцарта и князя-архиепископа Зальцбургского графа Колоредо. В последнем случае сказался и известный феномен анахронизма, когда представления и нормы данного времени проецируются в давно прошедшие времена… Анахронизм той или иной степени — порок весьма распространенный в исторической литературе, и избежать его очень нелегко. (Вскоре мы будем именно с позиций „анахронизма“ разбирать отношения между Адамом Листом и князем Эстерхази. — М. З.) Что же касается принижения окружающих Гения фигур, то это явление распространено весьма широко. Например, ученик и сотрудник Моцарта Зюсмайер[74], завершивший после смерти Учителя Реквием, почти всегда снабжается в романтической литературе эпитетом „бездарный“. Такова благодарность человеку и музыканту, без которого, вполне возможно, мы бы не имели сегодня этого чуда Искусства — Реквиема. Таким же эпитетом награждали и замечательного пианиста-виртуоза XIX века Тальберга только за то, что он рассматривался как соперник Листа. Сам Лист высоко ценил коллегу, заимствовал у него ряд приемов исполнения, которые так и назывались тогда „тальберговскими“, и когда пришло время, пожертвовал значительную сумму на памятник этому замечательному артисту»[75].
Свойственные Антонио Сальери бескорыстие, великодушие, благотворительность впоследствии найдут наиболее полное воплощение именно в его ученике Ференце Листе. Пример всех этих исключительных качеств он получил, можно сказать, еще в детстве от двух своих наставников — Карла Черни и Антонио Сальери.
Как и Черни, Сальери сразу же принял живейшее участие в судьбе одаренного ребенка. 25 августа, спустя всего месяц после начала занятий с Листом, он даже написал князю Николаусу II Эстерхази:
«Вена, август 25, 1822.
Ваше Высочество!
Смиреннейший нижеподписавшийся смеет обращаться к Вашему Высочеству с огромной просьбой. Когда я случайно услышал мальчика Франческо Листа, который играл с листа и импровизировал на фортепьяно, я был настолько поражен, что мне показалось, будто я сплю и вижу сон. Я узнал после разговора и самых искренних поздравлений его отцу, что тот находится на службе у Вашего Высочества и что он получил разрешение оставаться в Вене в течение года, чтобы его сын обучался языкам и особенно совершенствовал игру на инструменте под руководством лучших мастеров в этой области. Его отец также информировал меня, что уже нашел всех учителей, но нуждается в наставнике по изучению генерал-баса[76] и композиции. Когда я заметил, что он хотел бы попросить меня позаниматься с его сыном, я тут же предложил свои услуги с великим удовольствием, из чистой дружбы, как я уже в течение многих лет поступал в отношении бедных учеников. Начиная с середины прошлого месяца отец приводит своего сына в мой дом три раза в неделю. Мальчик делает ошеломляющие успехи в сольфеджировании и пении, в генерал-басе и в чтении партитур различной сложности — трех дисциплинах, которым я обучаю его на своих занятиях, чтобы подготовить его к сочинению и выработать хороший вкус. В жаркие дни мальчик в сопровождении отца всегда приходит около одиннадцати в мой дом вспотевшим и разгоряченным. Наконец я узнал, что они живут в Мариахильфе (Mariahilf, ныне 6-й район Вены к юго-западу от центра. — М. З.). Я посетовал его отцу, что в плохую погоду такое путешествие может оказаться опасным для хрупкого здоровья его сына и что совершенно необходимо, чтобы он поскорее нашел жилье в самом городе. Отец отвечал, что обращался к Вашему Высочеству с подобной просьбой, но ответа пока не получил. Позже он проинформировал меня, что Ваше Высочество получил его прошение. Не смею больше докучать Вашему Высочеству этим письмом, целью которого является и моя горячая просьба в добавление к представленной Вам петиции. И я обещаю Вашему Высочеству удвоить свои усилия и заставить мальчика приходить ко мне каждый день, потому что я вижу в нем Богом данный музыкальный талант, заслуживающий всяческого внимания.
