Каролина увидела у него на лице выражение, которое, как ей помнилось, уже видела раньше. Смесь удивления и растерянности, какие испытывает человек, сталкиваясь с абсолютно новым для него и не поддающимся объяснению явлением. Выражение отчасти боязливости, отчасти возмущения, отчасти любопытства, но в основном радости. Это выражение появилось на лице Лоуренса во время спора, когда она заявила ему о своем решении принять католичество, из-за чего им предстояло расстаться. И он, и она были в расстроенных чувствах и едва ли понимали, что говорят. В ответ на какое-то замечание Лоуренса она со злостью бросила: «Я Бога люблю сильней, чем тебя». Тогда-то она и увидела у него на лице смесь удивления и растерянности, непонятным образом выдающую неосознанное и чуждое его натуре удовольствие, – то же самое выражение, которое появилось снова при ее словах: «Худшее уже позади. Я начинаю кое-что понимать».
– Но помни, я все еще болею, – добавила она. Он долго смеялся. Она пожалела, что ей пришлось его разочаровать, – она знала, что ее «выздоровление», по его расчетам, должно было быть другим и что он задавался вопросом: «С чего она взяла, будто больше никогда не услышит эти голоса?»
– Ты и вправду считаешь, милая, что теперь все будет хорошо? – спросил он.
– Да. Я в полном порядке. Только немного устала, но теперь, видишь ли, я знаю, что это за голоса. Жуткое испытание, но я сумею с ним справиться. Не сомневаюсь, что мне удалось установить настоящую причину. У меня есть план, и я постепенно тебя в него посвящу.
Она прилегла и закрыла глаза.
– Мне за тебя боязно, – заметил он.
– Из-за голосов. Ты хочешь сказать, мне не будет хорошо, если я все так же буду их слышать.
Он подумал и произнес:
– Посмотрим, запишет ли что-нибудь эта машинка.
– Хорошо, – согласилась Каролина. – Но если, допустим, она ничего не запишет, то что из этого следует?
– Ну, в таком случае, по-моему, тебе следует попытаться осмыслить это в символическом плане.
– Но голоса – они и есть голоса. Конечно, они что-то символизируют, но все же они – голоса. А еще пишущая машинка – тоже символ, но это настоящая пишущая машинка. Я ее слышу.
– Каролина, дорогая моя, я надеюсь, ты больше ее не услышишь.
– А я не надеюсь.
– Нет? Но почему, скажи на милость?
– Потому что теперь я знаю, что они такое. Теперь я настороже. Понимаешь, мне и в самом деле много лучше. Вот только усталость. – Она чуть повысила голос и заявила: – Если кто-то слушает, то пусть запишет.
Вот те раз!
– Бьюсь об заклад, ты их напугала, – весело сказал Лоуренс.
Она стянула юбку и скользнула под одеяло.
«При всем том, – подумал он, – она и вправду лучше выглядит. Почти совсем поправилась, только усталая».
Она засыпала, когда он ушел. Он спешил в Хемпстед повидаться с матерью – та позвонила ему и попросила срочно прийти. Он пообещал Каролине вернуться ближе к вечеру и сводить ее куда-нибудь поужинать. Перед уходом он напомнил ей про магнитофон:
– Не забудь нажать на клавишу, если что-то произойдет. Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?
– В полном порядке, – сонно ответила Каролина. – Я могла бы проспать целый месяц.
– Вот и хорошо. Крепкого сна. Если что-нибудь понадобится, позвони моей матери. Я там буду минут через двадцать.
Каролина очень быстро уснула. Но даже во сне она оценивала свой сон. Говорила себе, что за последние полгода ей не спалось лучше. Приказывала себе спать дальше, потому что скоро она проснется и займется делом.
В этом месте повествования вполне уместно было бы заявить, что все действующие лица настоящего романа придуманы автором и всякое их сходство с реальными людьми чисто случайно.
Тюк-тюкити-тюк. В этом месте повествования… Каролина вскочила и нажала на клавишу магнитофона. Затем схватила заранее выложенные блокнотик и карандаш и застенографировала вышеприведенный абзац. И лишь после того, как умолк хор голосов, ее охватила дрожь. Она лежала в темнеющей комнате, дрожала и обдумывала, как ей быть с новой разновидностью муки – теперь, когда она вновь хорошо себя чувствует и обречена на здоровье.
Глава 4
Хризантемы и астры стояли в вазах, хризантемы и астры можно было с трудом различить на выцветшей обвисшей мебельной обивке в гостиной. Обивку давно следовало поменять, но Хелена Мандерс ее не меняла, чтобы не подумали, будто в семье придают значение возведению Мандерса в рыцари, случившемуся, когда обивка уже была не первой свежести. Мандерсы мирились со многими неудобствами, лишь бы никто не подумал, что они придают значение возведению в рыцарское достоинство. Вот и огонь горел в камине только из-за прихода Лоуренса, а так камин разжигали не раньше ноября.
– Ты куда-то спешишь? – спросила Хелена, потому что Лоуренс, не успев прийти, начал поглядывать на часы. А делал он это, потому что знал – если мать хотела видеть его по какому-нибудь конкретному поводу, она обычно вспоминала о деле, только когда он вставал уходить, и уговаривала его остаться на ужин, а то и заночевать. Или же вспоминала уже после его ухода и в этом случае снова звонила, и ему приходилось возвращаться.
Лоуренсу отнюдь не претило бывать у родителей в Хемпстеде, ему даже нравилось приезжать к ним пообедать или поужинать, а то и погостить несколько дней и даже недель, но в подходящее для него самого время, когда у него созревало желание и он говорил самому себе: «Неплохо бы побывать в Хемпстеде». Когда же его призывали, желание погостить пропадало.
Итак, он взглянул на часы и ответил:
– В моем распоряжении всего час. Я ужинаю с Каролиной. Я бы взял ее с собой, но она отдыхает.
– Как она себя чувствует?
– Говорит, что ей лучше. По-моему, так и есть.
– Ты считаешь? И галлюцинации кончились? Бедняжка рассказала мне совсем мало.
– Ну, не знаю. Не знаю, лучше ли ей на самом деле. Говорит, что лучше.
– И не собирается лечь в частную лечебницу? Для нее это было бы лучше всего.
– Нет. Я завтра повезу ее к бабушке.
– Я волнуюсь, Лоуренс.
У нее и вправду был взволнованный вид. На лице читалась растерянность. На чулке спустилась петля. Она сказала, что хотела видеть его по срочному делу, и уже через пять минут перешла к сути. Были и другие признаки крайнего волнения.
– Я попросила тебя приехать, Лоуренс, потому что очень волнуюсь.
Он присел на ручку ее кресла, приобнял мать за плечи и спросил:
– Это имеет отношение к нам с Каролиной?
– Нет, – сказала она.
Лоуренс встал и налил себе виски. Мать забыла предложить ему выпить – она волновалась.
– Вчера ко мне приходила Джорджина Хогг.
