Книга Светлячки на ветру - Галина Таланова

В сущности, она хотела всего того, что хочет большинство женщин: иметь рядом надежного и заботливого мужчину, согревающего ее своим телом, точно в мороз нежные цветы для любимой женщины, которые несут, спрятав на груди под полурастегнутой курткой и мохеровым шарфом. Она хотела благополучия и любви.

Сначала их дни были полны безмятежного взаимопонимания, когда нежность переполняла обоих, и они думали: «Неужели чудо возможно?» Экстазы обладания и гордости поднимали их над землей, и они с усмешкой наблюдали за суетной и муравьиной жизнью других, думая, что эта чаша их минует. Они так сильно и бережно прижимали друг друга к себе, словно бежали друг к другу издалека — и вот наконец добежали и можно обняться.

Дни безмятежного, как отпускной солнечный день на даче, взаимопонимания чередовались с приступами отчужденности и неприязни, которые быстро проходили, как грибной дождь.

Беременность Вика переносила тяжело. Ей все время хотелось спать, она была вялая и безразличная ко всему, ее постоянно мучила тошнота: почти совсем не могла есть — проглотив две ложки пищи, тут же бежала в туалет, зажав рот; отекали ноги, лицо опухало так, что казалось неживым, будто у надутой куклы. Серые мешки под глазами, похожие на вздувшуюся штукатурку на грязной побелке потолка, не пропадали ни на день. Замучила родных просьбами купить то икры, хотя бы из минтая, то персиков, то черешни, то ветчины, которых ей почему-то хотелось чаще всего ночью. Она стала очень раздражительной и срывалась на всех домашних. Чтобы как-то поддерживать себя в равновесии, вспомнила первого мужа — и теперь релаксировала под грудной женский голос, уверяющий, что она качается, как в колыбели, в гамаке на даче под разливы соловьиных трелей. Она почти мгновенно проваливалась в сон, услышав «колыбельную» аутотренинга. Глеб заходил в спальню и видел почти каждый вечер одну и ту же картину: жена спала, положив ладонь под щеку и прижимая к груди плюшевого слоненка.

Вика была совершенно не готова стать матерью, ей нравилась ее работа, не была еще закончена кандидатская, и она не чувствовала в себе пока никаких материнских чувств. Одна растерянность: только что она принадлежала себе — и вот уже еще не родившийся ребенок по частичке забирает от тебя. Ей так хотелось побыть любимой и насладиться неожиданно открывшимся ей миром гармонии, где она чувствовала себя точно в цветущем вишневом саду. Они собирались поехать в этом году путешествовать по Средней Азии, но замучившие ее токсикозы вынудили изменить планы, и ей было очень обидно.

Она боялась родов, грубая телесность, приземленность всегда отталкивали ее. Ей хотелось быть нежным и хрупким цветком в петлице, что бережно оберегают от ветра и дождя и что бросается в глаза всем встречным и является украшением и гордостью его носителя. Но по мере того как живот рос, Вика постепенно смирялась с мыслью, что ее жизнь все больше входит в колею, задумывалась о том, что происходит с ней, и уже радовалась предстоящим переменам. Она разговаривала с животиком и прислушивалась к толчкам внутри себя. Все ее мысли постепенно стягивались, будто раскрошенный пенопласт к водовороту, и крутились вокруг одного… Спала она очень плохо, живот мешал: на спине было тяжело, на боку неудобно, закидывала ноги на Глеба, но тот, заснув, быстренько стряхивал их с себя — и она закидывала снова, но он опять сбрасывал ненужный груз. И так до утра.

Диссертация была быстренько дописана не без помощи отца, и отец помог ускорить защиту, чтобы успеть с ней до рождения малыша.

Она очень боялась рожать, ей почему-то казалось, что она или умрет, или ребенок родится мертвым, а если не мертвым, то больным. Перед глазами стоял малыш с синдромом Дауна, с розовыми культяпками до колена, с заячьей губой и родимым пятном вполлица.

Глеб оказался заботливым и чутким мужем. Она теперь жила как за двумя каменными стенами: одной большой, а другой поменьше, но которая день ото дня вырастала по кирпичику.

Рожала она тяжело, почти сутки, с множественными разрывами. Отец, используя свои связи, устроил ее в палату, где можно было присутствовать мужу. Но Глеб просидел с ней пару часов, держа ее за руку, вытирая пот со лба и отводя мокрые пряди, и сбежал, сказав, что ему стало нехорошо, он слишком эмоционально все воспринимает и в глазах у него все плывет. Лицо у мужа было испуганное, как у ребенка, увидевшего шприц в руках врача.

Ребенок родился нормальным, весил три килограмма двести граммов и все время орал, как маленькая сирена. Когда ей показали окровавленный комочек, кричащий точно мартовская кошка, и сказали, что это ее сын, она находилась в полубессознательном состоянии и почти ничего не воспринимала. «Ну вот, этот ужас кончился!» — сквозь полузабытье и боль подумала она. Но оказалось, что это только начало.

Не успела она отойти от родов, как ей сунули кулек, из которого выглядывало красное сморщенное личико, которое, на ее удивление, ловко и больно схватило набухшую грудь. Теперь болело еще и здесь. Через несколько дней грудь распухнет и будет полыхать, точно обгоревшая на жарком южном солнце, жадные губы ее сына будут вызывать распирающую боль — и снова над ней будет склоняться лицо в голубом колпачке и голубой маске, напоминающее ей инопланетянина.

Через два дня у ребенка поднялась температура — и его забрали в реанимацию с диагнозом «пневмония». Потом в выписке написали, что внутриутробная, но Вике казалось, что его застудили в роддоме. Она один раз видела, как дети лежали без одеял. Но все обошлось, малышу оперативно прокололи антибиотики, и через три с половиной недели они были дома.