— Почему «так сказать»? — искренне удивился доктор. — У врачей такая профессия, что люди, которые имеют счастье или несчастье — это уж вы сами судите, — оказаться под нашей опекой, они от нас очень зависят.
У Джекинса была хорошая улыбка — открытая, располагающая. «Если даже это результат профессиональной тренировки — все равно хорошо», — отметил про себя Потемкин. А доктор продолжал:
— Тем более это важно в таких учреждениях, как наше. У нас же, в силу специфики, нет демократических свобод. И многие вопросы жизни пациента — начиная от режима питания и кончая контактами с внешним миром — наш подопечный может осуществить только с моего разрешения.
— Ваши впечатления от мистера Линка?
Джекинс снова улыбнулся:
— Что именно вас интересует? Общее состояние? Поведение? Перспективы?
— В общем, все упомянутое, но давайте я расставлю точки над «i». Как вы понимаете, я мистеру Линку не родственник и не знакомый. Он совершил тяжкое преступление и сознался в этом, вы, конечно, об этом знаете.
Мы ведем сейчас следствие по двум аналогичным убийствам, совершенным совсем недавно. Метод и образ действия преступника очень похожи, поэтому я и приехал сюда.
— Понимаю… — Доктор Джекинс перестал улыбаться. — Вы — профессионал, я — тоже, давайте говорить без околичностей. Вы наверняка задумывались, и не раз, какая тонкая грань существует между обычным человеком и преступником…
И, увидев удивленный взгляд Потемкина, который не ожидал такого начала, Джекинс пояснил:
— Ну, вот живет себе и живет человек — как мы с вами. У него есть свои странности, свои недостатки. Свои достоинства тоже есть наверняка, иначе просто не бывает. И все происходит в его жизни более или менее нормально до тех пор, пока человек однажды не совершает преступление. Государство обязано защищать себя от людей, преступивших закон. К ним применяются меры принуждения. Их изолируют. Но они ведь — и до совершения преступления, и после — остаются обычными людьми.
— Весь вопрос — насколько они опасны для окружающих.
— Спасибо. — Джекинс повертел в пальцах остро отточенный карандаш. — Я надеюсь, вы не сочтете мое вступление непрофессиональным? Просто мистер Джон Линк — весьма яркий образец того, о чем я начал говорить.
Вот вы шли на встречу ко мне и видели мирных людей в уютной обстановке. Картина, я знаю, идиллическая. Но вы же понимаете, что за этим стоит…
Джекинс замолчал, внимательно глядя на Потемкина. Тот ждал, не задавая вопросов.
— Давайте я с вами буду говорить на бытовом уровне, а не на медицинском, — продолжил наконец доктор. И тут Олег улыбнулся:
— Что, неужели я произвожу настолько убогое впечатление?
— Напротив, вызываете доверие, хоть вы еще и двух слов не сказали. Но я доверяю своему опыту… Так вот, если бы я общался с Джоном Линком вне стен этой клиники, не в этом кабинете, если бы я не знакомился с историей его болезни и теми материалами следствия, которые мне предоставили, — впечатление было бы однозначное — Джон Линк совершенно здоров.
— Так‑таки и совершенно?
Джекинс кивнул:
— Как говорят у нас на Юге — здоровее нас с вами. Как вы понимаете, я имею дело с сотнями больных, самых разных — в смысле этнической принадлежности, биографии, мировоззрения — одним словом, всего решительно. Больной человек всегда проявляется — словом, неосторожным движением, каким‑нибудь внешне почти незаметным, но повторяющимся навязчивым мотивом поведения. А тут — ничего. Если бы он не совершил того, что совершил, — ему здесь совершенно не место.
— То есть вы ставите под сомнение результаты экспертизы специалистов‑психологов, предоставленные суду?
Джекинс снова широко улыбнулся и покачал головой:
— Вот видите! Уже возникают конфликтные моменты. А дальше вы спросите меня, согласен ли я повторить то, что сказал вам, под присягой… А я отвечу, что нет, не согласен. И разговор у нас будет идти на уровне формально‑официальном. А я предупредил вас — я вам сообщаю то, что видел, беседуя с Джоном Линком почти ежедневно. Повторяю — на бытовом уровне. Вот и вся разница.
— А его болезненная страсть к художнику Брету Леборну?
Врач пожал плечами:
— А что в ней болезненного, в этой страсти? Человек, как говорят поэты, сотворил себе кумира. Я не собираюсь сейчас вдаваться в культурологические или литературные подробности. У Джона Линка — художественный тип восприятия действительности. И его чувства к Леборну вполне этому типу соответствуют.
— Как по‑вашему, способен ли Линк на повторные убийства?
— По‑моему, нет. Хотя поручиться, как профессионал, я ни за кого не могу, ни за вас, ни за себя.
— Доктор Джекинс, давайте так — откровенность за откровенность. Я сейчас вам задам вопрос тоже не на профессиональном уровне, а на бытовом. Идет? Только без обид…
— Принято.
— Есть шанс, что Линк вас обманывает?
Джекинс надолго задумался. Вздохнул тяжело.
— Знаете, вы мне напомнили одну очень давнюю историю, о которой я сам почти забыл. Да, был у меня больной, который сумел меня обмануть. И последствия этого обмана были суровые: он вышел из лечебницы и совершил преступление. И я до сих пор не могу себе этого простить. Я тогда проглядел то, что мы называем «триггер», спусковой крючок. Этот человек был абсолютно нормален во всем, пока не появлялась ситуация с этим «триггером» — тогда он переставал быть адекватным. Да, был такой случай один раз — за двадцать лет моей практики. — Джекинс зябко поежился. — До сих пор казнюсь…
— Есть ли шанс, что у Джона Линка тоже существует такой «триггер»?
— Не думаю, — произнес Джекинс раздумчиво. — Есть целый ряд сопутствующих признаков, которые так или иначе должны были бы проявиться. Но я вам признателен за ваши вопросы. Знаете, иногда совсем простые вопросы со стороны, такие как ваши, например, заставляют вспомнить о вещах и событиях, о которых интуитивно предпочитаешь не вспоминать.
— Где мы будем общаться с Джоном?
— Как я вам уже сказал, он у нас на хорошем счету. Поэтому можете увидеться в нашей комнате свиданий, можете посидеть в фойе в креслах… А можете и пойти в сад погулять, я думаю, вы захотите, чтобы никого поблизости не было.
* * *
Джон Линк был невысокого роста, худощав, субтилен. Густые длинные светлые волосы зачесывал набок и во время разговоров иногда делал резкое движение головой, убирая волосы со лба, — жест, который он, возможно, позаимствовал из какой‑нибудь рекламы шампуня… Эти волосы и были, пожалуй, самым примечательным в его облике. За исключением этого признака Джон Линк был… почти никакой. Глаза неопределенного светлого цвета, овал лица — не круглого и не вытянутого, какой‑то неопределенный подбородок, острый нос, тонкая шея… «Но, в общем, такого надо отбирать для «наружки», — подумал Потемкин. — В жизни не запомнишь, не различишь в толпе, при очной ставке — не опознаешь».
