Последние слова были произнесены с явной угрозой. Однако Краш взял себя в руки:
— Если ты устала, возвращайся в отель, я один подежурю.
Молодая женщина решила остаться. Но напрасно они ждали. Джо так и не вернулся. Порядком устав, немцы решили наконец прекратить наблюдение.
Тем временем Триль, обогнув тюрьму и собор Святого Павла, вошел в отель.
— Мне нужна комната на одну ночь, — заявил он дежурному администратору.
Сняв номер, юноша прошел в столовую. Официант предложил ему небольшой столик у окна с видом на набережную, объяснив, что соседи не стеснят молодого джентльмена, так как с одной стороны всегда обедают две пожилые девицы из провинции, а с другой — какой-то немец с дочерью.
Приказав оставить место за собой, Триль ушел и заперся у себя в комнате. Около семи часов он спустился в столовую и на несколько мгновений задержался у стола, оставленного за немцами, где стояла уже двойная кружка пенистого эля. Незаметным движением юноша вылил в нее содержимое маленького флакончика, который сейчас же сунул обратно в карман, и отправился на свое место, откуда удобно было наблюдать за тем, что происходило на набережной Темзы.
— Невероятно! Ты только посмотри!
Эти восклицания, сделанные вполголоса, казалось, не привлекли внимания молодого американца, внимательно разглядывающего что-то из окна. Он, видимо, не замечал ни фон Краша, ни Маргариты, в недоумении застывших на пороге столовой.
— Прекрасно! — весело заявил немец. — Этот мальчик выложит нам все, что мы желаем узнать!
Случай завести разговор почти сразу же представился. Едва начался обед, Триль заметил, что на его столе отсутствует соус, которым англичане обильно сдабривают все свои блюда. Официанта поблизости не оказалось, и молодой американец решил обратиться к своему соседу, стол которого был сервирован более тщательно, чем его собственный.
— Вы позволите взять у вас немного соуса?
— Разумеется! — воскликнул фон Краш, довольный, что все складывается как нельзя лучше. — Если бы я был англичанином, то не удостоил бы вас ответом, потому что мы не знакомы. Но мы, иностранцы, более вежливы. Я говорю «мы», потому что ваш акцент выдает в вас гражданина Соединенных Штатов…
Триль поспешил ответить, что его родиной действительно является Америка. Разговор оживился.
Немец отрекомендовался торговцем из Данцига, специализирующимся по соленьям, копченостям и т. д. Триль — племянником владельца огромной фирмы в Чарльстоне «Дорпт и К°», торгующей скобяными изделиями. Сто семьдесят два миллиона ежегодного дохода! Весь мир наводнен их товарами. Он ездит по Европе с целью завязать новые торговые связи, посещает огромные фабрики, изучает новые технологии. Его молоденькая сестра сейчас гостит у богача Фэртайма.
И с наивной небрежностью молодой американец прибавил:
— Мы с сестрой только что были в Ньюгейте… Я видел заключенного француза, о котором столько пишут во всех газетах, признаться, не понимаю, почему им так интересуются. Мне кажется, что всякое существо, всякий предмет, не имеющий ничего общего с жестью, не стоит того, чтобы обращать на него внимание.
Фон Краш, не сказавший о себе ни единого слова правды, был далек от мысли, что его собеседник поступил точно таким же образом.
Совершенно невероятное заявление молодого американца рассмешило фон Краша. «Славный мальчик… Само небо послало его сюда, чтобы снять с моей души чертовскую тяжесть!» — подумал он про себя.
И, придя к заключению, что было бы очень выгодно на будущее закрепить отношения с «племянником владельца огромной фирмы в Чарльстоне», фон Краш любезно предложил американцу зайти к нему в гости.
Триль не заставил себя долго упрашивать. Он прошел вместе с немцами в их апартаменты, расположенные на первом этаже гостиницы. По пути фон Краш приказал слуге принести виски, лимоны, сахар и соловую для грога…
— Удивительно, как я устала за этот вечер! — сказала Маргарита, опускаясь в кресло. — Это, наверное, потому, что я долго была на воздухе… Такой холод! Я, кажется, немножко простудилась…
— Грог будет тебе полезен, моя милая, — заметил немец, который, по-видимому, тоже чувствовал себя утомленным. Гостю ничего не оставалось, как заняться приготовлением национального англосаксонского напитка.
Триль добросовестно взялся за дело. Когда все было готово, он повернулся к хозяевам и предложил:
— Попробуйте, пожалуйста… это Чарльстонская смесь! Сомневаюсь, чтобы где-нибудь сумели приготовить что-либо подобное…
Но его слова остались без ответа…
Фон Краш и Маргарита спали, откинув головы на спинки своих кресел.
Триля это не удивило. На цыпочках он подкрался к немцу и обшарил его карманы, бормоча:
— Этот субъект — причина всех несчастий сэра Франсуа д’Этуаля… Король рассудил правильно.
XV. Записная книжка
Ни часы, ни кошелек фон Краша не привлекли внимания Триля. Юношу интересовали только бумаги, найденные в карманах немца, — три ничего не значащих письма, несколько квитанций и записная книжка в переплете из красной кожи.
Молодой американец с довольным видом взял ее в руки, но, перелистав, разочаровался.
— Чистые листы! — проворчал он. — Ни одной заметки!.. Тем не менее книжка совсем потрепана… Очевидно, немец всегда носит ее при себе…
Поразмыслив, юноша улыбнулся.
— Король всегда прав! Он говорит: «Кто хочет сделать запись, которая должна остаться тайной для других, тот должен прибегнуть либо к шифру, либо к симпатическим чернилам». Симпатические ли это чернила — мы сейчас увидим. Но огонь здесь не годится. Знаки останутся видимыми, и немец может заподозрить, что в его маленькие секреты кто-то проник! Сейчас испытаем, правду ли говорят о высоких качествах «чувствительной бумаги»…
Из кармана куртки он вынул конверт, в котором хранилась пачка квадратных бумажек, похожих на обыкновенную фотографическую бумагу. Затем медленно и аккуратно вложил их одну за другой между листами записной книжки, взял со стола две книга, зажал между ними записную книжку, положил все это на стул и сам сел сверху.
Что за эксперимент проделывал Триль?
Эти глянцевые квадратики были не чем иным, как «бумажками-обличителями», обработанными при помощи гелия. Гелий радиоактивен, как и радий, но облучает гораздо менее интенсивно, хотя и со значительной силой. Химику Перелли пришла в голову мысль, что эта радиация может оказывать на химические чернила действие, подобное действию огня. Он пришел к идее создания таких пластинок, свойство которых превзошло ожидания изобретателя. Чернила фотографировались, но сами не выступали, оставаясь невидимыми.
Во всей этой процедуре было лишь одно маленькое неудобство: радиация гелия поверхностно разрушала волокна бумаги, подвергаемой испытанию, так что листки записной книжки должны были после этого немного слипнуться. Но тот, чьи заметки «сняты», всегда может подумать, что сырость или какая-нибудь другая причина виновата в этом. Ему и в голову не придет, что его тайны уже стали достоянием другого.
