В частности, его смутил один из снов Фрейда, где тот созывал своих умерших друзей. Анализируя этот сон, Зауэрвальд понял, что он выявлял всю сложность чувств доктора по отношению к любимому сподвижнику. Получалось, Фрейд чувствовал к нему одновременно и ненависть, и дружбу. И Зауэрвальду вспомнились картины его собственного детства: он, как и Фрейд, страдал от эмоциональной амбивалентности, то есть от склонности к резко противоположным чувствам в отношении близких ему людей. Эта же амбивалентность толкнула его самого к работе одновременно и на нацистов, и на австрийскую полицию. И вот теперь он испытывает это чувство по отношению к самому Фрейду, с которым должен поддерживать строго профессиональные, лишенные чувств отношения. Он питает к нему некоторое уважение как к мыслителю и ученому и даже симпатию как к человеку, но при этом ненавидит как еврея.
Зауэрвальд вздрогнул, услышав властный стук в дверь. Аккуратно сложил письмо из Рейха, закрыл его в ящике стола и одернул пиджак, бросив взгляд в зеркало. И только после этого открыл дверь принцессе Мари Бонапарт. По всей видимости, аристократка настояла на этой встрече, чтобы поговорить об участи семьи Фрейда.
Мари вошла, но прежде он почувствовал аромат ее духов. Глядя ему прямо в глаза, она протянула затянутую в белую перчатку руку и села в кресло – так, словно это был трон. Мари не стала ходить вокруг да около и прямо объявила, что пришла для того, чтобы обсудить отъезд Фрейдов, словно это нечто само собой разумеющееся, каприз принцессы, в котором никто в мире не посмеет ей отказать.
– Боюсь, что в данном случае, принцесса Бонапарт, уладить это дело, строго говоря, совершенно невозможно, – проговорил Зауэрвальд. – Поскольку вот что я обнаружил, – добавил он, протягивая своей гостье выписки со счетов издательства. – Положение критическое. У издательства тридцать тысяч рейхсмарок долга, которые никогда не смогут быть выплачены.
– И что это означает?
– Это означает, что Фрейдам строго запрещено покидать страну.
– Это не имеет значения. – Мари улыбнулась. – Мы все уладим. Я хотела бы выкупить издательство. Эти долги станут моими, а не Фрейда. Так что он вполне сможет уехать. И я тоже, поскольку я не еврейка.
– Сколько вы хотите потратить на покупку издательства?
– Сколько скажете, доктор Зауэрвальд. – Мари снова улыбнулась.
– Но это еще не все, – продолжил он и, открыв небольшой сейф в углу комнаты, достал стопку папок. – Эти документы свидетельствуют о том, что доктор Фрейд переводил деньги за границу. Как вы знаете, за это полагается смертная казнь.
Принцесса рассеянно просмотрела проятнутые ей документы. Она казалась бесстрастной, но он заметил, как ее лицо побледнело под макияжем.
– Видите ли, принцесса Бонапарт, евреи своим индивидуалистическим поведением наносят вред обществу и не достойны жизни. И вот вам доказательство. То, что вы делаете для них, благородно, но весьма наивно. Зачем вы компрометируете себя с такими людьми? На вашем месте я отступился бы от них. В конце концов вы привлечете к себе излишнее внимание. Вы только напрасно подвергаете себя опасности.
– А что вы собираетесь делать с этими документами, профессор Зауэрвальд?
– Я собираюсь передать их своему начальству вместе с рапортом, который мне вскоре надлежит представить.
– Ну что ж, у меня на этот счет есть предположение.
– Какое, например?
– Например, они могли бы исчезнуть.
– Исчезнуть?
– Ну да, вы ведь могли бы их уничтожить, и они таким образом перестали бы существовать, – добавила она, с многозначительным видом открыв свою сумочку. – Не так ли, профессор Зауэрвальд?
– А что вы будете делать с книгами? – поинтересовался он.
– С какими книгами?
– С книгами издательства. Они-то ведь не могут исчезнуть. Что вы будете с ними делать, если выкупите издательство?
– Сохраню их или же опубликую.
– Вы не имеете права вывозить их из страны. Впрочем, вы также не можете их и опубликовать…
– Тогда как же решить этот вопрос?
– Я хочу, чтобы вы знали: Рейх намеревается ликвидировать проблему психоанализа. Психоанализ – еврейская наука. Это даже хуже, чем наука, это распространение семитской идеологии в германской культуре. Впрочем, насколько я понял, ваш Фрейд сейчас работает над «Моисеем»?
– В самом деле. Психоанализ – это радикальное исследование с помощью расспросов, после которого уже ничто и никто не остается таким как прежде. Даже Моисей, видите ли.
– В этом и состоит еврейская наука!
Антон Зауэрвальд сделал несколько шагов по кабинету, закурил сигару, потом спросил, пристально глядя на нее:
– Как он сейчас себя чувствует?
– Доктор Фрейд чувствует себя довольно слабым. У него очень болит челюсть. Ему пора уехать. Я думаю, он уже готов, – добавила Мари, зная однако, что это не так.
– А вам известно, что в июле ему надлежит покинуть квартиру?
– Я могла бы выкупить и ее.
– Ваши средства безграничны, принцесса?
– Я и в самом деле располагаю состоянием, которое позволяет мне приобретать почти все, что я хочу в этом мире. – Она встала. – Кстати, в связи с этим я хотела бы спросить: могу ли я получить доступ к некоторым очень личным документам доктора Фрейда, которые хранятся в банке Ротшильда?
– Какого рода документы?
– Речь идет о письмах. О частной переписке между доктором Фрейдом и его другом доктором Флиссом.
– Вы думаете, что можете добиться всего, чего захотите, принцесса Бонапарт? Но есть кое-что, чего вы не сможете получить, даже с вашими деньгами.
Повисло молчание.
– Что вы имеете в виду?
– Его ум, – проговорил Зауэрвальд, показывая на фотографию, отпечатанную на обороте обложки книги «Толкование сновидений».
Глава 13
Перед Фрейдом на письменном столе открытая рукопись.
Моисей – его статуя Командора. Это с ним он сейчас хочет сойтись лицом к лицу. С тех пор как он увидел статую работы Микеланджело в базилике Сан-Пьетро-ин-Винколи, он беспрестанно о нем думает. Еще никогда произведение искусства не вызывало у него такого впечатления. Покоренный гневным и почти презрительным взором статуи, он вспомнил о Моисее своего детства, которого видел, рассматривая иллюстрации в отцовской Библии. В противоположность нарисованному пророку, разбившему первые скрижали, мраморный Моисей прижимает их к себе целыми. Некоторые полагают, что статуя изображает пророка в тот момент, когда он позволил себе краткую передышку, перед тем как разбить их. Но он, Зигмунд Фрейд, истолковывает это иначе: а что, если это Моисей, обуздывающий свой гнев?
В то время у него был конфликт с Карлом Густавом Юнгом. Он сравнивал своего последователя с Иисусом Навином, героем исхода из Египта, поскольку его миссией было вывести психоанализ за пределы мнения о нем как о сугубо еврейской науке, обрекавшей его на маргинализацию. Когда он поссорился с ним, ему требовалось остаться таким же хладнокровным, как мраморный Моисей. Надо было победить собственную страсть во имя высшей цели, как он часто себе говорил. Но, прочитав статью Юнга, озаглавленную: «Неоспоримые различия в психологии наций и рас», он поздравил себя с тем, что порвал с ним. Хотя все еще был потрясен этим. Ему нравилась их глубокая дружба – такая же связывала его раньше с Вильгельмом Флиссом. Он и Юнг организовали множество семинаров, конгрессов и поездок. Он даже доверил ему руководство Международным обществом психоанализа и настоял, чтобы тот основал психоаналитический журнал Jahrbuch, которому предстояло пропагандировать теории учителя и его сподвижников. Как столь блестящий ум мог так ошибиться и примкнуть к наихудшему? Но еще большую тревогу вызывал другой вопрос: ведь если подумать, этот ум был приобщен к психоанализу. Неужели психоанализ бессилен против нацистской идеологии?
