— Но я тебя не чувствую, как чувствовал на земле, и потрогать не могу по-настоящему…
Говоря так, Марселино снова и снова гладил мамино лицо.
— А ещё я всё время думал о тебе, — сказал он.
— И я тоже никогда про тебя не забывала.
— А вот тел у нас нет, — повторил мальчик.
— Ничего, в день Господень[38]будут.
— А это когда?..
— Сколько тебя ждала, мой Марселино!
— Ну вот я и пришёл: меня ведь Иисус сюда послал.
Тут Ангел сделал им знак подняться, и они пошли дальше уже втроём.
Зазвучала нежная музыка, тихо-тихо, и мальчик спросил:
— А кто играет?
— Это не такая музыка, какую ты знаешь, — ответил Ангел, — это просто голоса живущих здесь душ.
Тьма понемногу рассеивалась, и наконец вокруг них всё снова засияло, и сверху, и снизу.
Музыка понемногу становилась громче, уже было плохо слышно, что говорили друг другу мама и мальчик. Эльвира рассказывала сыну о своей жизни.
— Я очень не хотела оставлять тебя, детка, но всё-таки пришлось.
— А больно было, когда ты умерла?
— Нет, совсем не больно, Марселино, — да и сюда я сразу попала.
Мамин голос казался почти детским.
— А папа как же? — вдруг вспомнил Марселино.
— Твой папа ещё жив, поэтому он не здесь.
— А когда будет?
— Ну, Марселино, — ответил Ангел, — это знает только Бог.
Тут мимо них впервые прошли другие путники — старый монах в сопровождении своего Ангела.
— Погляди-ка, — сказал Марселино тот Ангел, что продолжал идти рядом с ним.
Марселино взглянул — и узнал брата Негодного. Что же ему оставалось делать? Он крепко ухватился за мамину руку и громко позвал:
— Брат Негодный!
Но монах даже не обернулся и решительно продолжал путь.
— Он меня не увидел… — вздохнул Марселино.
— Он уже ничего не видит, только Бога. Он святой.
— А почему он нас обогнал?
— Потому что идёт быстрее: его дух не привязан к земле так, как твой…
— То есть он, получается, умер! — вдруг сообразил Марселино.
— Да, Марселино, тело его умерло вскоре после твоего — должно быть, от радости, потому что он знал, что ты здесь, и от горя, что ему придётся дольше там оставаться…
Свет стал уже таким ярким, что всё в нём казалось немного расплывчатым, а музыка делалась всё радостнее и громче. Мальчик смотрел вокруг и глаза его открывались всё шире и шире, потому что Ангел преображался на глазах. Теперь у него были крылья, и сам он стал снежно-белым и сияющим. Только Марселино хотел сказать ему об этом, как Ангел поднял руку и указал вперёд:
— Теперь, Марселино, смотри внимательно. Перед ними вырастало что-то сияющее и невыразимо прекрасное, и Эльвира сказала:
— Это Мария, Марселино, — я ей столько о тебе молилась…
Сияние медленно приближалось к путникам, и восхищённый Марселино только и мог ответить:
— До чего же она красивая!
Он хотел что-нибудь сказать и самой Деве Марии, но не мог ничего придумать, кроме тех слов святого Франциска, которые так часто слышал от монахов:
— Ты — обитель Господня.
Свет сделался ещё ярче, и Марселино с мамой встали на колени, потому что казалось, что к ним идёт само солнце, огромное и очень близкое. В центре сияющего круга вырисовывался крест без фигуры Христа, очень тонкий и как будто золотой. Голос, который ни с чем не спутаешь, произнёс:
— Я алкал — и ты дал Мне есть, жаждал — и ты напоил Меня[39].
Видение продолжалось одно мгновение, но Марселино и его мама остались погружёнными в свет Господень.
— Ты голос узнал? — шёпотом спросила мама.
— Да, — ответил мальчик. — Это Иисус сказал.
Он глядел вокруг и не мог наглядеться, а свет был всё так же силён и прекрасен, как раньше… пока не стал делаться меньше и меньше, и музыка тоже менялась, и наконец свет превратился в звёздочку на небе, похожую на все другие звёздочки, как они видны с земли.
На земле же толстый монах сидел у самого обыкновенного окна и смотрел на звёздное небо. Он показывал пальцем на каждую звезду и громко пересчитывал их:
— Одиннадцать звёзд, двенадцать, тринадцать…
Тут он замолчал, вздохнул и добавил:
— Двенадцать звёзд, и тринадцатая для Марселино.
Эпилог
Прошло некоторое время с тех пор, как Марселино Хлеб-и-Вино в один прекрасный день уснул в Господе, а козы проводили его на кладбище.
Несколько месяцев монастырь был просто на себя не похож, и казалось, что живут тут совсем другие люди — не брат Кашка и брат Ворота, брат Крёстный и брат Бим-Бом, а также отец-настоятель. Но зато, как мы уже знаем, там шла большая стройка, и монастырь совершенно преобразился, и начали перестраивать часовню, чтобы туда поместилось большое распятие, с которым столько разговаривал мальчик. Из-за этого пришлось переселить брата Негодного из его кельи в другую, на первый этаж, хотя бедный старик сильно сдал с тех пор, как Марселино ушёл к Господу.
Многое менялось в монастыре, прежде всего из-за Марселино и, можно сказать, на его деньги: все окрестные сёла после погребения что-нибудь пожертвовали монастырю. Огород расширили, посадили много нового, а стены перенесли подальше.
Тут-то нашлись сокровища Марселино: куриная лапка, тройка пик, коробочка от какого-то лекарства и несколько ловушек. Узнав об этом, настоятель велел молодым монахам, которые и занимались переустройством огорода, снова всё закопать, чтобы ничего не пропало, а то вдруг Марселино в день Страшного суда вздумает за ними вернуться…
Монахи, друзья Марселино, утешались тем, что тогда они снова встретятся с Марселино, хоть того и похоронили не на монастырском кладбище, и все вместе предстанут перед призвавшим их Господом.
Наконец наступил настоящий праздник, и на нём, конечно же, снова пел брат Соловей. Большое распятие поместили в часовню, за главным алтарем, над образом святого Франциска. Там и было теперь его место, высоко-высоко — с новой крышей это стало возможно. Так святой Франциск смог быть, где всегда хотел: у ног Христа.
