На тебя, как на свет, я лечу мотыльком, И сгорю, если ты не спасешь. Ни сегодня, ни завтра, ни даже потом В моем сердце ты не умрешь.
Он перечел пару раз свое творение и скривился от отвращения. От таких виршей, как говорится, может скиснуть даже молоко. Но Заяц, между прочим, приобрел «свою девушку» как раз с помощью чего-то подобного. В конце концов, на некоторое время вполне можно прикинуться глупее обыкновенного.
Степа перепечатал стихи на компьютере самым затейливым шрифтом, который только нашел, украсил розочкой отвратительного оранжевого цвета, а потом решил на всякий случай еще и подписаться, а то вдруг Арина подумает на Исмаила или еще на кого-нибудь другого. Пусть ее мысли сразу примут правильное направление.
Степа собирался засунуть листок со стихами в сумку Дробышевой на следующий день, когда она оставит ее в кабинете химии, чтобы налегке идти в столовую.
На следующий день Карпухович еле дождался, когда кончится история и они пойдут в кабинет химии, чтобы забросить туда свои вещи по пути в столовую. Это ничего, что он кашку с котлеткой пропустит. Не малышонок. На другой перемене что-нибудь купит в буфете. Тут такое дело! Тут, может, судьба решается! Вот, например, его двоюродный брат Славка со своей будущей женой в одном классе учились. Это ж понимать надо!
Степа быстро забросил рюкзак на свою парту и, улучив момент, мышкой юркнул под кафедру, где затаился до тех пор, пока все не вышли из класса и в замке с той стороны двери не повернулся ключ. Тогда он выполз и принялся искать Аринкину сумку…
«Вот идиот! Ведь даже не удосужился рассмотреть, как она у нее выглядит!» Степа, конечно, знал, где Дробышева обычно сидит, но химичка никогда не следит за рассадкой, и она могла бросить вещи на любую парту. Хорошо, что в классе девчонок только шесть штук. К тому же ярко-красный рюкзачок Черновой с обезьянкой на цепочке ни с чьим не перепутаешь.
Степа как раз взял в руки небольшую черную сумочку, лежащую рядом с Муськиным рюкзаком, когда за спиной раздалось звонкое:
— Что ты тут делаешь, Карпухович?
Степа в ужасе обернулся. Как же он мог про нее забыть? Конечно же за ним стояла Таня Прохорова, помешанная на химии и проводящая все перемены в лаборантской за всякими опытами. На ней был огромный для ее тщедушного тела синий халат, прожженный в нескольких местах, а в одной руке она держала пробирку, в которой пузырилась, дымясь, какая-то рыжая жидкость.
— Я? — переспросил Степа, чтобы хоть как-то протянуть время, и развернулся к ней всем телом, чтобы за спиной незаметно опустить на стол сумочку.
— Ну не я же! Все знают, что я тут делаю! — строго сказала Таня и заглянула ему за спину. — Зачем ты трогал Надину сумку?
— Это Надина? — не стал ничего отрицать Степа, потому что понял: она все видела.
— Надина! Ты что, Карпухович, вор?
— Совсем ты, Прохорова, рехнулась тут со своей химией! У меня вот! — И он потряс перед ее носом сложенным листком со стихами. — Записка… Ясно тебе? Любовная, между прочим!
— Наде? — удивилась Таня. — Так… Румянцев же тебе… лицо попортит!
— Конечно же не Наде… — согласился Степа. — Я просто сумки перепутал. Нормальному мужчине никогда в жизни не запомнить все эти ваши пряжечки, веревочки, бантики…
— Так ты скажи, кому хочешь положить записку, и я покажу тебе сумку. Хотя я и так догадываюсь кому. Ты наверняка не оригинален, — и Таня презрительно улыбнулась.
