– Ладно, – сказал он и, сунув ее в карман головой вниз, пошел домой.
На другой день мы отпустили Саньку и Машу гулять вместе. Ваксу она оставила дома, и та сидела в какой-то нелепой позе на диване, будто прислушивалась.
– Знаешь что, Вакса, – сказал я, когда жены пошли покурить на кухню. – Кажется, это будет самая плохая сказка из всех, какие есть на свете.
Она не отвечала. И, только приглядевшись к ней, я понял, насколько она постарела за все это время. Неужели срок жизни игрушек тоже обусловлен природой и есть что-то, объединяющее ее с такими, как мы?
– Ну-ну, Вакса, – сказал я, – с чего это тебе вздумалось? А как же Маша? Мы так не договаривались, моя дорогая, терпи.
Он водил ее долго, целый день, я бывал с ним на таких прогулках, изматывающих взрослых, не то что детей. Но он при всей своей тонкости не умел делать различий.
– У тебя очень хороший папа, – сказал он. – Умный человек в своем деле, но, прости меня, не всегда умный в жизни.
– Нет, он очень умный, – сказала Маша. – Зачем ты так говоришь о своем друге?
– Я говорю, – взволновался Санька, – что он способен совершать опрометчивые поступки и потом не знать, как исправить их последствия. Однажды он написал книгу про меня, лучше тебе ее никогда не читать, он обещал мне, что никому из близких не покажет этой книги. Обещал! Куда он ее теперь денет, раз написана!
– Это была плохая книга? – спросила Маша.
– Нет, – подумав, ответил Санька. – Написана она хорошо, но в ней написана не вся правда.
– А зачем вся, когда хорошо? – спросила Маша.
Он растерялся.
– Ну, есть же какая-то ответственность перед человеком, перед нашей дружбой, наконец.
– Он очень тебя любит, дядя Саня, – сказала Маша. – И меня. И Ваксу. Ты ведь о Ваксе мне что-то хотел рассказать?
– Нет, – испугался он. – Боже упаси, зачем о Ваксе, все хорошо, это мой подарок. Что я могу рассказать тебе о Ваксе?
– Сказку, – ответила она. – Хорошую немецкую сказку. Надеюсь, в Германии слышали о моей Ваксе? Ну, рассказывай.
Что он ей там рассказал, не знаю. Но она смеялась, она еще долго смеялась, вернувшись с прогулки, и просила его повторить. Но он был почему-то очень сконфужен и твердил только:
– Ты ее совсем испортишь своими глупыми сказками. Попробуй теперь соответствовать твоим глупостям!
Хорошо прошел Новый год. И мы были счастливы, и Машенька, и Вакса, как-то хитро прищурившись, поглядывали они на нас со своих мест не без удовольствия.
Следующим летом забор на даче все-таки рухнул, и, пока я не поставил новый, каждый мог заглянуть во двор и заговорить с Машей. Она была общей любимицей.
Вокруг ставили новые дома, и я ждал, пока освободится бригада строителей и поможет мне сделать высокий красивый забор – защиту от любопытных.
Чаще всего, и мне это не нравилось, заглядывал один тип – суровый, с небритым лицом. Хотя видно было, что он застенчив и потому старается казаться грубым.
Постоит, посмотрит, как Машка играет с Ваксой, и, ни слова не сказав, уходит. Он так часто это проделывал, что начинал беспокоить меня, и только я решил поговорить с ним строго – нечего, мол, здесь шляться без дела, лучше бы забор начали строить, возитесь со своей стройкой, – как он заговорил сам.
– Передайте девочке, – сказал он. – Пусть будет пара. Чего я зря в кармане таскаю?
– А откуда… – начал я растерянно, но понял, что разговора не получится, не станет этот человек посвящать меня в свои секреты.
В руках моих была… Вакса, его подарок. Узнать ее, даже если вглядеться, было трудно: бедненькая, потертая, почти совсем без хвоста, но с такими прежними растерянными глазами, и такая в них была бездна незнакомой мне жизни, что не оставалось сомнений – она!
Первым моим желанием было забросить ее под крыльцо, чтобы не тревожить Машу, но пес придет и достанет. Что мне делать с ней? Я так растерялся, что и не знал – с чего начать ее расспрашивать, с какого момента, ведь только одного человека она способна была посвятить в свои тайны. Что это будут за тайны? О чем она нашепчет Маше ночью?
Как она будет слушать теперь мои сказки? До сказок ли ей?
Выглядела она плоховато.
Я вдруг понял, что теперь придется рассказывать им троим, а мне с каждым днем становилось все труднее придумывать сюжеты, они кончились, мы шли по второму, третьему кругу или просто молчали в темноте. О чем она будет молчать вместе с нами, эта старая-новая Вакса? Может быть, все-таки забросить под дом?
Но, взглянув на нее еще раз, я понял: никогда, никогда не дождутся те, кто привык швырять чужие игрушки, что я последую их примеру!
Я вошел в детскую, Маша с мамой были на реке, и увидел Ваксу разметавшейся в полном раздолье на подушке.
Тогда я поклонился и положил их рядом, прежнюю-старую и новую-старую. Пусть привыкают.
И вот она входит в комнату, где лежат два одинаковых комочка, сговорившись, голова к голове, похожих только на самих себя, и свет падает на них из окна.
Не знаю, не знаю, может, я сочинил все это. Не знаю, когда это будет, сегодня или через двадцать-тридцать лет, но как бы я хотел видеть ее счастливое лицо!
