– Ты всегда так пялишься? – спрашивает он.
Я смущенно опускаю взгляд, я настоящий китовый долдон, шея у меня раскалилась и покалывает. Я начинаю собирать носком сосновые иголки в пирамидку.
– Хотя, наверное, ты просто так долго пялился на этого пьяного, что уже остановиться не можешь.
Я снова перевожу взгляд на него. Он что, все это время за мной следил? Пацан с любопытством смотрит на мой альбом.
– Он был голый? – На этих словах он так вдыхает, что у меня душа в пятки уходит. Я пытаюсь сохранить невозмутимое лицо. Он же видел, как я наблюдал за грузчиками, а потом пошел за мной досюда. Новый сосед бросает еще один взгляд на альбом. Что, хочет увидеть мои наброски голого англичанина? Думаю, да. Мне и самому этого хочется. Ужасно. Меня снова бросает в жар, и куда больше, чем раньше. Я нисколько не сомневаюсь, что меня угнали и что я сам собой больше не управляю. Это все его причудливый медный прищур. Он гипнотизирует меня взглядом. Тут сосед улыбается, но только половиной рта, и я замечаю у него щель между зубами, на его лице это смотрится невероятно круто. – Слушай, чувак, я просто не знаю, как добраться до дома, – говорит он со смехом. – Я пытался, но в итоге снова вышел сюда. И стал ждать, когда ты меня отведешь. – Он надевает шляпу.
Я показываю направление и заставляю свое угнанное тело шагать в нужную сторону. Новый сосед защелкивает свой чемодан с камнями, хватает его за ручку и идет за мной. По дороге я стараюсь не смотреть на него. Я хочу от него отделаться. Я думаю. Я смотрю строго на деревья. Деревья не страшные.
И молчат.
И не хотят, чтобы я показывал им обнаженные эскизы из своего альбома!
Дорога долгая и в основном в гору, и с каждой минутой из леса вытекает все больше дневного света. Пацан идет рядом со мной вприпрыжку, как будто у него в ногах пружины, даже несмотря на полный камней чемодан, который наверняка тяжелый, судя по тому, что он постоянно перекладывает его из одной руки в другую.
Какое-то время спустя деревья помогают мне вернуться в свою кожу.
Или, может, это он.
Потому что идти с ним даже не ужасно.
Возможно, вокруг него образовалась какая-то сфера спокойствия – или, может, он ее своим пальцем излучает – да, я уже расслабился, даже как-то сверхъестественно, как масло, которое не убрали в холодильник. Это предельно странно.
Парень время от времени останавливается, поднимает камни, осматривает их, а потом либо выбрасывает, либо кладет в карман толстовки, который уже начал провисать от тяжести. Когда он этим занимается, я стою рядом, хочу спросить, что он ищет. И почему он за мной шел. И про телескоп, и видны ли звезды днем. И откуда он, как его зовут, занимается ли он серфингом, сколько ему лет и в какую школу пойдет с осени. Я несколько раз пытаюсь сформулировать вопрос, чтобы прозвучало естественно, но всякий раз слова застревают где-то в горле и так и не выходят. В итоге я сдаюсь, достаю свои невидимые кисти и начинаю рисовать в уме. И тут до меня доходит, что камни, наверное, притягивают его к земле, и поэтому он и не поднимается в воздух…
Мы бесконечно долго идем по серым пепельным сумеркам, лес начинает засыпать: деревья укладываются рядом друг с дружкой, ручьи останавливаются, растения уходят обратно под землю, животные меняются местами с собственными тенями, а потом и мы тоже.
Когда мы выходим из леса на улицу, он резко разворачивается.
– Вот блин! Я впервые в жизни столько прошел молча. Реально! Это как затаить дыхание! Я сам с собой соревновался. Ты всегда такой?
– Какой? – хрипло спрашиваю я.
– Чувак! – восклицает он. – Ты понимаешь, что это первое, что ты сказал? – Я не понимал. – Блин. Да ты как будда или типа того. У меня мама буддистка. Ездит на всякие практики молчания. Ей бы вместо этого с тобой походить. Да, это, конечно, не считая «Я сраный художник, я сраное худо, дружище». Эти последние слова он произносит с сильным английским акцентом, а потом начинает ржать.
Он слышал! Как я разговаривал с деревьями! У меня к голове прилило столько крови, что ее сейчас оторвет. Сосед неистово бурлит после нашего молчаливого путешествия, видно, что он много смеется, судя по тому, как легко это из него льется, он целиком начинает светиться, и хотя он ржет надо мной, мне от этого становится хорошо, я чувствую, что меня принимают, и у меня в голове тоже начинают подниматься пузырьки смеха. Ну, ведь было до жути потешно, когда я нес эту чушь как бы на английском сам с собой наедине, и тут он повторяет это снова с ужаснейшим акцентом: «Я сраный художник», а я продолжаю: «А я сраное худо, дружище», и тут что-то прорывается, и я начинаю открыто хохотать, он говорит это еще раз, и я тоже, и мы оба ржем, крючась от хохота, и проходит сто лет, прежде чем мы успокаиваемся, поскольку стоит одному немного отойти, второй говорит: «Я сраное худо, дружище», и все начинается заново.
Когда наконец мы приходим в себя, я понимаю, что даже не представляю, что произошло. Со мной такое впервые. Такое чувство, будто я только что летал или что-то вроде того.
Он показывает на альбом.
– Я так полагаю, ты только таким образом разговариваешь, да?
– Почти, – признаю я. Мы стоим под фонарем, и я пытаюсь не пялиться на нового знакомого, но это трудно. Мне бы хотелось, чтобы мир встал, как часы, и я мог бы смотреть на него, сколько захочу. Сейчас на его лице что-то происходит, что-то очень яркое силится выйти на поверхность – это как будто бы дамба пытается удержать стену света. Его душа, наверное, солнце. Я человека с солнцем на месте души вижу впервые.
Мне хочется сказать что-нибудь еще, чтобы он не ушел. Мне так хорошо, хорошо, блин.
– Я рисую в голове, – говорю я. – Всю дорогу этим занимался. – Раньше я об этом никому не рассказывал, даже Джуд, так что и не знаю, почему делюсь этим с ним. Прежде я никого в невидимый музей не впускал.
– И что ты рисовал?
– Тебя.
Удивление широко распахивает ему глаза. Зря я это сказал. Но я и не собирался, само вырвалось. Воздух захрустел, улыбка у него пропала. Всего в нескольких метрах стоит мой дом-маяк. И даже не осознав импульса, я рванул через дорогу с противным чувством в животе, как будто я все испортил – этот последний штрих, который всегда уродует картину. Наверное, завтра он вместе с Фраем попробует скинуть меня с обрыва. Возьмет эти свои камни и…
Долетев до ступенек, я слышу:
– И как я получился? – В голосе любопытство и ни капли гад кости.
Я разворачиваюсь. Он вышел из света. Я вижу лишь тень-силуэт на дороге. Вот как он получился: взлетел высоко в воздух над спящим лесом, а зеленая шляпа зависла в нескольких десятках сантиметров над головой. В руке открытый чемодан, из которого насыпало целое небо звезд.
Но рассказать этого я ему не могу – как? – так что я опять разворачиваюсь, вспрыгиваю по лестнице, открываю дверь и вхожу в дом, больше не оглядываясь.
