Чего Макс не умел делать, так это как следует себя вести, соблюдать правила, сидеть спокойно, поднимать руку. Он сам не знал, почему не может, а поскольку объяснений не было, начал верить в худшее: что он никудышный, несобранный, психованный, функционально отсталый и т. п. Когда он спросил маму, что такое функциональная отсталость, та сразу насторожилась и спросила, где он это услышал.
— Прочитал в книге, — соврал Макс.
— В какой книге? — уточнила мама.
— Просто в обычной книге. Какая вообще разница? Я их что, записываю?
— Нет, Макс. Я просто подумала, что тебя кто-то так назвал и ты не хочешь сказать кто, — она поняла свою ошибку, но слово не воробей. — Сынок, я не хотела тебя обидеть, — поспешила добавить мама и обняла мальчика.
— Пусти!
— Милый, это ничего не значит. Кто бы это ни сказал, он дурак.
— Папа тоже? — спросил Макс, сквозь слезы глядя маме в глаза.
К шестому классу оценки мальчика стали варьироваться от лучших в классе до едва проходных.
— Как же так? — недоумевал один учитель. — То ты один из лучших учеников, которых я только видел, то через неделю ведешь себя так, как будто тебя вообще нет на уроке?
— Понятия не имею, — мрачно ответил Макс. К тому времени он привык к подобным вопросам. — Наверное, у меня мозги так чудно устроены.
— С мозгами у тебя все в полном порядке.
— Мозг — это мозг, — философски произнес мальчик. — А вот хорошего человека найти сложно.
Учитель растерялся от умного не по годам замечания и замолчал, а Макс смиренно продолжил:
— Вы не пытайтесь во мне разобраться. Мне просто нужна дисциплина. Я буду больше стараться.
Позднее, на родительском собрании, один из учителей рассказывал: «Когда Макс сидит за партой, это похоже на какой-то балет. Поднимается нога, потом рука обвивается вокруг нее, потом появляется ступня, а голова пропадает из виду. После этого часто следует падение. Потом нередко ругань. Знаете, ему так сложно с самим собой, что даже неудобно делать ему замечания».
Родители слушали и виновато вздыхали. Хотя Макс к тому моменту уже был о себе невысокого мнения, смелость и гордость не позволяли никому в этом признаться. Иногда он разговаривал сам с собой. Даже бил себя. «Ты плохой, плохой, плохой, — твердил он. — Почему ты не изменишься?» Потом составлял списки решений. «Учиться усерднее. Сидеть спокойно. Делать домашнюю работу вовремя. Не огорчать маму с папой. Держать руки при себе».
Воспитанный в католической семье, он иногда разговаривал с богом. «Зачем ты сделал меня таким непохожим на других?» — спрашивал он.
А в другие моменты, самые отрадные, невозмутимо блуждал в своих мыслях, переходя от одного образа или идеи к другим. Время проплывало мимо, а он этого даже не замечал. Часто такое состояние возникало, когда Макс читал. Он начинал с первой страницы, а к середине третьей его уже уносила фантазия о воздушных замках и блестящей победе в чемпионате по американскому футболу. Мальчик мог мечтать так полчаса, сидеть и смотреть на третью страницу. Это было одно из величайших удовольствий, но делать домашнюю работу в срок мешало.
У Макса были друзья, но он нервировал их своими чертами характера, которые они воспринимали как эгоизм. Став взрослее, он понял, что ему сложно следить за разговором в группе, и ловил себя на том, что безучастно смотрит в пространство. «Эй, что с тобой, Маккарти?» — говорили друзья.
Только прирожденная жизнерадостность помогала ему общаться, а благодаря уму он не получал совсем низких оценок в школе. Макс избежал социальной и образовательной катастрофы.
К девятому классу семья привыкла к своему Безумному Максу. Он перестал огрызаться, стал спокойно относиться к подтруниванию и даже смеялся над собой, специально спотыкаясь или постукивая пальцем по голове со словами: «Псих». Ему сделали комнату в подвале: «Пусть беспорядок будет в одном месте, подальше от глаз моих. Раз ты не в состоянии держать свою комнату в чистоте, по крайней мере мы уберем тебя в самое незаметное место». Макс был совершенно не против.
Время, когда отец рисовал ему кружочки на лбу, было далеко в прошлом. Теперь Патрик только надеялся и молился, что сын сумеет выжить в жестоком мире, найдет для себя какую-то область, где его творческая жилка и доброта будут вознаграждены, а колоссальная безответственность и нерадивость не приведут к увольнению. В глазах же мамы Макс оставался обожаемым, гениальным растяпой. Иногда она чувствовала себя виноватой, что не сумела исправить его, но, воспитывая троих детей и оставив ради этого карьеру, женщина пыталась научиться не нервничать. Она даже чувствовала облегчение, что проблемы с Максом не разрушили семью.
Период относительного затишья и примирения закончился, когда Макс столкнулся с бурным миром высшего образования. Его внутреннее беспокойство можно было усмирить только вовлеченностью в какую-то внешнюю, заряженную энергией активность.
Выход нашелся в спорте. Макс стал фанатичным бегуном на длинные дистанции. Он говорил, что последние километры долгого забега дают ему «приятную боль», психическое облегчение, «абсолютную ясность мыслей». Еще он оказался превосходным рестлером[16]. Макс был особенно хорош в движении, когда в начале матча врывался и делал захват. Здесь он мог безумствовать на законных основаниях, высвобождать всю накопленную энергию, разбивать вдребезги оковы хорошего поведения. Реслинг дарил Максу свободу. Еще он обожал сбрасывать вес, чтобы попасть в категорию. «Конечно, это не самая приятная процедура, — говорил он. — Но я все равно ее люблю. Это сосредоточивает меня на чем-то одном, на главной цели».
Но приспособиться к жизни парень старался не только с помощью спорта. Он начал заигрывать с опасностью и экспериментировать с наркотиками, особенно кокаином, который, как он заметил, помогал успокоиться и сосредоточиться. Он всегда находился в движении. У него было столько романов, что он едва справлялся. Из-за всего этого на учебу оставалось мало времени, и он начал приходить на экзамены совершенно неподготовленным и пытаться как-то это скрыть. К сожалению, вскоре он обнаружил, что в вузе этот номер проходит далеко не всегда.
Где-то в глубине души Макс понимал, что сам притягивает неприятности. Однажды, выходя из дома, буднично сказал маме: «Знаешь, я как ходячая бомба с часовым механизмом».
Женщина решила, что он шутит, и рассмеялась: «Хотя бы не холостой патрон». Семья давно научилась обращать самоуничижительные реплики Макса в шутку. Это была не черствость: они просто не знали, что еще можно сделать.
То, что произошло дальше, могло принять разные формы. Или вообще не произойти. В мире есть много взрослых максов, которым удалось избежать ловушки: они живут бурной жизнью, в круговороте сильных эмоций, а часто и больших достижений, с неизменным ощущением, что ходят по лезвию.
