В этот раз он пришел помолиться за душу убийцы, за человека, чье дело только что отправил в суд. Бывший «афганец» убил троих подонков, регулярно продававших героин одноклассникам его дочери-восьмиклассницы. Это дело стало самым тяжелым делом Следака, потому что он впервые оказался полностью на стороне подследственного. Его душа разрывалась между долгом и желанием помочь человеку, который жестоко перерезал глотки троим уже неоднократно судимым подонкам. Да, Следак сделал все правильно, служил закону, но служил ли он добру, отправляя в тюрьму человека, реально, в отличие от него, боровшегося со злом? Следак зашел в церковь, случайно встретился глазами с худенькой прихожанкой, утонул в синеве и забыл, зачем он здесь. Он не смог молиться, просто постоял у алтаря, дождался, когда она закончит молитву. Потом вышел за ней, догнал и говорил, говорил, говорил, не слыша о чем… Ее звали Вера. Она мало говорила, зато замечательно слушала. Он проводил ее до дому, остался на чай, проговорил с ней всю ночь, а на следующий день они пошли в загс.
Вера стала тенью Следака, его добрым маленьким ангелом, охраняющим его нервный сон, тихой гаванью, где он всегда мог кинуть якорь и поплакать. Хотя бы фигурально, потому что по-настоящему, со слезами, плакать Следак не умел. Только с Кобылинычем Вера общего языка не нашла, так что видеться с холостым другом Следак стал все реже и реже. У Веры была замечательная работа — редактором в маленьком детском издательстве — и маленькая дачка под Выборгом, где Следак мог реально отвлечься от своей ужасной работы, наслаждаясь лесной и озерной благодатью, стругая бревна для маленькой баньки. У Веры вообще все было маленьким и уютным, только глаза и сердце большие. Вместе они мечтали о детях, но время шло, а Бог детишек не давал. Когда Следак согласился наконец дойти до врачей, они сказали ему, что бесплоден именно он и что лечению его болезнь не подлежит.
Дела на работе попадались все бессмысленнее, — злобные и кровавые, они приносили Ольгерту вместо ответов все больше сомнений. Вернулось то самое чувство стыда за бессилие перед злом, которое он в первый раз испытал в гарболовской койке, наблюдая за дедами-садистами. Он снова начал пить, заглушая боль, а во всепрощающих и всепонимающих глазах Веры все чаще, как ему казалось, видел жалость. Возраст перевалил за тридцать, пришло время подводить итоги. Неутешительные и обидные. Нет ничего больнее разочарования. Следак к концу тысячелетия разочаровался во всем и спокойно слушал разговоры о конце света в новом, 2001 году. Его не пугал конец света. После нескольких лет службы люди стали казаться ему неиссякаемым источником зла. За две тысячи лет они не стали ни чуть-чуть лучше, так почему бы им всем не сгинуть в одночасье? Пусть бы осталась одна пара, достойная дать начало новому, чистому человеческому роду. Одна пара, но это не он с Верой, потому что он бесплоден.
Следак в свободное время теперь либо пил, либо пытался анализировать свое рушащееся сознание. Старался понять, что же приключилось со свободолюбивым металлистом, решившим изучить природу Зла и победить его. Выводы приходили неутешительные. Следак разочаровался в своей работе: никакой борьбы, а тем более победы над Злом в ней не было и в помине. Скорее наоборот, он стал летописцем Зла и констатировал его полную победу как в отдельных человеческих душах, так и в современном обществе в целом. Маньяки и убийцы с удовольствием рассказывали, как убивали, мучили, насиловали и отправлялись на изучение в больницу Сербского, на Пряжку или на кичу. Откуда через какое-то время выходили на свободу и снова убивали и насиловали. В редком случае судам удавалось упрятать злодеев пожизненно. В кино на дневных сеансах шли молодежные слэшеры, и продвинутые ребята на форумах взахлеб обсуждали, какой фильм лучше и в каком натуралистичнее отрезают конечности и выпускают кишки.
В книжном мире правили бал кровавые триллеры, из радиоэфира сладкоголосый «Мумий Тролль» мурлыкал: «В подворотне нас ждет манияк, он порежет меня на меха». Никакого удовлетворения от работы Следак не получал, душа покрылась рубцами, он озлобился и превратился в тихого брюзгливого алкоголика, прячущего боль души за маской циника-насмешника.
Следак разочаровался в людском племени. Он постоянно общался на допросах с его худшими представителями и, насмотревшись на тошнотворные художества, накопавшись в психологиях и биографиях маньяков, стал находить сходные черты у окружающих его коллег, знакомых, да и просто людей на улицах. У него развились приступы панического страха, он вынужден был отказаться от вождения машины, потому что стал принимать тяжелые расслабляющие лекарства. А вот от алкоголя отказаться не смог, и тот вместе с «колесами» вызывал у Следака чудовищные сюрреалистические сны, где он видел себя то в роли жертвы, то в роли маньяка. Следак бросил попытки понять людей, но и смириться с их природой не мог. Чего уж там маньяки, вокруг было полно на первый взгляд добропорядочных граждан, благообразных отцов семейств, за чьим богобоязненным и милым фасадом — Следак видел — таилось злобное звериное начало.
Приходилось Следаку сотрудничать и с Интерполом, который разыскивал педофилов, устремившихся со всего света в благодатную своими путаными законами и ранним возрастом согласия Россию. Когда Следак получил доступ к мировым архивам, он пришел в ужас от масштабов этого греха и от того, как поставлена на поток доставка детей из стран третьего мира. Как бы ни хотел Следак абстрагироваться от этого кошмара, его мобилизованный электротоком в детстве мозг, буйная фантазия и беспокойная совесть не давали ему такой возможности. Стоило ему ночью закрыть глаза, как он явственно видел, как какой-нибудь Педро Сантьяго встает с коленей после поздней вечерней молитвы, заходит в детскую спальню, смотрит на отпрысков нежным отцовским взглядом, потом выходит из своего красивого дома и подходит к сараю. Деловито поправляет стальную щеколду, на которую закрыта тяжелая дверь. Там, внутри, в кромешной темноте спит мертвым сном впервые за три дня накормленная до отвала очередная партия детишек, которую завтра он переправит через границу, чтобы пресыщенные бюргеры из старушки Европы или почтенные американские граждане смогли за очень большие деньги реализовать свои самые отвратительные фантазии. Сделать с этими детьми все, что захочет зверь в их гламурно постриженных головах, — насиловать, истязать, убить… Часть из этих детей пойдет на органы для тех, кто способен заплатить в подпольных клиниках третьих стран. Такой у Педро бизнес. Тяжелый, неприятный, но очень прибыльный. Постояв у сарая минутку, рассеянно поглаживая щеколду и любуясь на яркие таинственные звезды в высоком южном небе, Педро с чистой совестью пойдет спать под бочок к грудастой необъятной жене. А Следак пойдет на кухню, заглотит пару таблеток снотворного, запьет водкой и попытается забыться глубоким тяжелым сном.
Особо Ольгерта тревожило и беспокоило то, как по-бытовому просто происходило падение души. Обыденность зла, полная размытость границ зла и добра в душах обычных обывателей и даже коллег. Однажды Следак поехал в Москву в командировку и заночевал у приятеля, следователя московской прокуратуры, замечательного мужика, раньше служившего вместе с ним в Петербурге. Игорь, так звали московского следака, всего полгода как переехал в Первопрестольную, его жена с тремя маленькими дочерьми радостно встречали его в Петербурге каждые выходные. Игорь, радушный хозяин, очень обрадовался Следаку. Накрыл стол и полночи терпеливо слушал под водочку его теории о поразившей человечество злобной бацилле и о тех силах, которые необходимо приложить для всеобщего спасения. Слушал, сокрушался, поддакивал, наливал, а потом, сославшись на утренний допрос, завалился спать.
