— Клей…
— Ты сопротивлялась всегда и во всем. За исключением шахмат.
— Не знаю, что тебе взбрело в голову, Клей, но я… я только ухаживаю за тобой. Тебе нужно восстановить здоровье, и это единственная причина, почему ты здесь.
— Убери колючки, Бекки, — попросил Клей, понижая голос. — Мои мысли так чисты, что сгодятся для детского фильма.
— Не уверена.
— Послушай, Бекки, опять ты во мне сомневаешься?
— У меня большой опыт. Я уже ученая.
— А тебе не приходило в голову: все, что огорчало тебя во мне и вызывало недоверие, не имело под собой никаких оснований?
Бекки закрыла коробку с шахматами и подняла ее за углы.
— Мне следовало бы поинтересоваться, что ты имеешь в виду, но я не желаю этого знать.
Клей слегка сжал ее запястье. Бекки попыталась высвободить руку. Его теплые, живительные прикосновения никогда не оставляли ее равнодушной. Но теперь она этого не хотела.
— Я имею в виду, что ты напридумывала много чего и стала из-за этого переживать, в то время как мы могли бы вместе разобраться.
Бекки энергично покачала головой.
— Неправда. Я…
— Правда, Бекки, и началось это после смерти твоего отца. Тогда-то ты и стала другой.
Она изумленно посмотрела на Клея.
— Это я стала другой?!
— Да, ты. Потом у тебя случились выкидыши, и все пошло еще хуже.
Волна тяжких воспоминаний нахлынула на Бекки, усилив боль от только что услышанных упреков.
— Клей, у нас все разладилось гораздо раньше.
— Может быть. Но ты вдруг стала ждать, что я сделаюсь другим человеком.
— То есть более предсказуемым, не меняющим каждые полгода место жительства? — живо поинтересовалась Бекки.
— Я горный инженер, Бекки. И должен жить там, где есть для меня работа.
— Но бывают инженерные работы, которые продолжаются годы. За это время можно сделать карьеру.
— Правильно. Но это не моя специализация.
— И ты свою специализацию никогда не поменяешь.
— Мне моя работа нравится. Всегда в движении. Когда мы поженились, ты против этого как будто не возражала.
— Я не знала, с чем связана твоя работа.
— Поначалу это не имело значения, даже если бы ты знала. Это потом все изменилось.
Глаза Бекки наполнились грустью и болью.
— Ты прав. Переменилась действительно я, а не ты.
— Здесь ты ошибаешься, Бекки. Я тоже переменился, но не так, как тебе бы хотелось.
— Клей, — устало сказала она и покрутила рукой, пытаясь высвободить запястье, — такие дискуссии бывали у нас и раньше, только вопросов они не решают.
— Потому что мы тратим слишком много времени на разговоры. — Клей перешел на шепот. — Они никогда не были нашим лучшим средством общения.
Одной рукой он отодвинул коробку с шахматами, другой притянул Бекки к себе. Она потеряла равновесие и, чтобы удержаться на ногах, крепко прижалась к Клею.
В панике Бекки лихорадочно пыталась сообразить, как ей вести себя. Она сразу же решила не вырываться. Сопротивление только раззадорит его. Спокойно посмотрела ему в глаза, словно говоря, что ей понятны его намерения, но быть послушной она не собирается.
По тому, как дернулись его губы, она поняла, что он получил ее немое послание.
Клей провел ладонями по ее рукам, обхватил за талию; его губы настойчиво искали ее рот.
Нет, нет, думала Бекки, чувствуя, как проникает в нее знакомое возбуждающее тепло его тела. Это напомнило ей их первый поцелуй. Они познакомились, назначили свидание и поцеловались — все в один день. Этот поцелуй перевернул ее жизнь. Они стояли в прихожей ее маленькой квартиры, колючий октябрьский холод проникал в щель под дверью. Бекки помнила все — помнила ледяные плитки пола под своими ногами, помнила жар рук, обнимавших ее. Когда Клей прижал ее в тот раз к себе, она мгновенно поняла, что по-старому ничего уже не будет, что этот человек изменил ее жизнь навсегда. Тогда она была моложе, уязвимей. Теперь она чувствовала себя уверенней. Она сумеет продержаться, пока Клей не поймет, что его действия не вызывают ответного чувства.
Однако, несмотря на столь решительное начало, Клей не проявлял грубой настойчивости — он был утонченно-нежен. Касался губами ее губ ласково, бережно, как будто не целовал ее бессчетное число раз прежде, как будто не приводили их поцелуи к взрыву страсти. Прикосновения были очень легкими, и Бекки в любую секунду могла высвободиться. Она чувствовала это по тому, как скользили по ее губам его губы, дразня, но не удовлетворяя жажды, которая росла в ней. Она чувствовала это по тому, как он держал ее — ладони плотно прижаты, а пальцы оттопырены. Она без труда могла выскользнуть, но что-то удерживало ее.
Бекки решила не закрывать глаза, однако веки ее затрепетали и покорно опустились. Ничего, успокоила она себя. Так даже легче сосредоточиться и продолжать держаться. Но подбородок ее задрожал, и оба поняли, что она сдалась.
Когда Клей обнял ее по-настоящему, Бекки уже не сопротивлялась. Более того, она чуть слышно застонала от желания. Пальцы, сжатые в кулаки, разжались, пробежали по его мускулам, поднялись к плечам.
Клей на мгновенье отстранился.
— Ты это помнишь, Бекки? Помнишь, что у нас всегда было так?
Она прищурилась, пытаясь отыскать дорогу в окутывавшем ее чувственном тумане.
— Нет, я…
Клей не дал ей договорить. Он снова стал целовать ее, теперь уже властно и требовательно. Разум подсказывал Бекки, что она должна сопротивляться, но тело отказывалось подчиняться. Она не ожидала, что охватившее их обоих желание может быть таким сильным.
Внезапно Клей сжал ей локти и отодвинул ее от себя.
— Бекки, слышишь?
— Что?
Она посмотрела на него затуманенными глазами. Ей хотелось снова погрузиться в прекрасное забытье, куда увлек ее Клей.
Он провел пальцем по ее разрумянившейся щеке. Лицо его выражало досаду.
— Кто-то звонит в дверь.
Бекки наконец пришла в себя. До нее донесся звук дверного звонка. Она не представляла, как долго звонят. Бекки, пошатываясь, отошла от него.
— Ты не имеешь права, — произнесла она, задыхаясь.
Клей улыбнулся.
— Странно это слышать, если губы у тебя распухли от моих поцелуев.
Бекки отвела с лица волосы, не замечая, что у нее трясутся руки.
— У тебя нет юридических прав! Мы в разводе!
Клей откинулся на подушку, заложив руки за голову.
— Разве я не говорил, что об этом можно забыть?
