Это было уже слишком. Чего доброго, она еще захочет осмотреть мои подошвы, как это делает кузнец с лошадиными копытами, прежде чем их подковать. С нее, пожалуй, станется…
— Вот уж не думал, что я вас так интересую, — сказал я.
— Не будьте ослом, — явно уязвленная, парировала мисс Спинни.
— Ладно, — проговорил я, чтобы покончить с этим дурацким разговором, — в следующий раз можете включить в мой гонорар пару ботинок. Разрешаю вам выбрать их на ваш вкус. — С этими словами я вышел, и вслед мне полетело по-шоферски смачное ругательство.
Мэтьюс беседовал в дверях с одним из посетителей, и, кивнув ему, я вошел в зал. Он был уже полупустым, лишь несколько человек стояло перед большой картиной Фарнсворта «Отдых после работы». Но я решил начать осмотр с полотен Элен Сойер — ведь то были пейзажи Кейп-Кода — и направился в конец зала, где они висели. Неожиданно я услышал голос мисс Спинни и оглянулся. Но в зале ее не было, она разговаривала с кем-то возле кабинета. Я двинулся дальше — и вдруг увидел…
Я готов был поручиться, что десять секунд назад в зале не было ни души. Но сейчас там перед одним из пейзажей стояла девушка. Молодая девушка в темном пальто, из-под которого виднелась длинная, чуть не до пят, юбка. День был пасмурный, а свет еще не включали, но даже если б зажглись все плафоны, я не смог бы разглядеть ее лица: она закрыла его руками и, кажется, плакала.
Сердце мое учащенно забилось, а ноги будто приросли к полу. Я хотел шагнуть к ней и не мог — одеревенело стоял, не в силах сдвинуться с места.
— Дженни! — Я не услышал своего голоса. А может, и не произнес ни звука — только подумал?
Но нет, она отняла ладони от лица и повернулась ко мне, и я увидел ее глаза, влажные от слез… Но лишь на миг. В следующую секунду ее уже не было в зале.
Я так и не понял, как это произошло. Быть может, она незаметно выскользнула в дверь. Мэтьюс, как раз в этот момент входивший в зал, посторонился, словно бы пропуская кого-то. Не Дженни ли? Но я ничего не заметил — оставалось только гадать.
Мэтьюс, приветливо улыбаясь, подошел ко мне, но, вглядевшись в мое лицо, обеспокоился.
— Что с вами, Адамс? Уж не заболели ли?
Я отрицательно помотал головой и, ни слова не говоря, выбежал из зала. Представляю, как ошеломленно он смотрел мне вслед.
Я выскочил на улицу, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Но не увидел никого, кроме спешивших по своим делам прохожих. Да в общем-то, я уже знал, что только их и увижу.
Но эти слезы, что они могли значить?
Глава двенадцатая
Весна в том году выдалась ранняя. Уже в начале апреля подули теплые влажные ветры, несущие первые весенние дожди. И однажды утром, придя в парк, я увидел свежую зеленую травку и малиновок, распевающих на лужайках меж игровыми площадками — теми самыми, мимо которых мы шли с Дженни туманным зимним вечером.
Все вокруг помолодело, наливаясь новыми весенними красками. Как-то совсем по-иному голубело небо и обновленно белели плывущие по нему облака, позолоченные солнцем. Можете со мной не соглашаться, но для меня истинный цвет весны — не зеленый, а золотисто-желтый. Робкие соломинки оживающих травинок, янтарная дымка над городом, желтоватые клейкие почки, будто маленькие перышки, проклюнувшиеся на ветвях деревьев, — на все словно наброшена тонкая вуаль весенней золотистости. Зеленое — это цвет лета, а синь — осени.
Южные ветры несли запахи пробуждающейся земли, и, вдыхая их, оттаивая душой, люди неуловимо преображались. Больше стало на улицах улыбчивых лиц, засветившихся новыми надеждами глаз. И движения людей стали неторопливей — казалось, все вокруг поняли, что побыть лишние полчаса на солнышке важнее всех неотложных дел. Удлинившиеся дни, прозрачные сумерки, умиротворенно тихие вечера — все дышало предчувствием недалекого уже лета, его душистых трав и теплых морских волн.
Лето — самая тяжкая пора для одиноких и самая счастливая для тех, кто нашел друг друга. Но хуже всего тем, кто нашел — и потерял. Я глядел на парочки, прогуливающиеся вечерами по дорожкам парка, и не стыдясь своей зависти, думал о том, сколько радости обещает им близящееся лето. И чем больше влюбленных встречалось мне в моих одиноких прогулках, тем острее я чувствовал свою неприкаянность.
Влюбленные мечтали о летнем счастье, а мои мысли уносились в обратном направлении, туда, где били родники дорогих мне воспоминаний. Голоса детворы, резвящейся на площадках парка, вызывали в памяти туманные зимние сумерки и фигурку девочки, играющей в классики сама с собой. И снова мне слышался ее вопрос: «А у вас есть с кем играть?» А потом, в конце нашего короткого пути: «Вы любите загадывать желания?..»
Бродя по берегам озера, по которому неторопливо скользили лодки все с теми же неизменными парочками, я мысленно видел перед собой ледяную гладь — и вот мы уже снова мчались по ней рука в руке навстречу обжигающему ветру… И каждый раз, подходя к дому, я с колотящимся сердцем думал: «А вдруг?!» Вдруг она ждет там, наверху, как в тот первый раз? «Я подумала, может быть, вам хочется, чтобы я пришла…» Торопливо поднявшись по лестнице, я распахивал дверь своей комнаты, чтобы в очередной раз убедиться, что она пуста.
Словом, в те весенние дни я больше жил в прошлом, чем в настоящем. А о будущем старался не думать — его заволокло туманом. Я знал только одно: нити наших судеб непостижимо переплелись. Знал, верил и ждал.
Почему двое замечают друг друга в толпе? Неужели все дело просто в выражении лица, в изгибе шеи, в фигуре, цвете глаз, манере говорить? И еще в том, что мужчине и женщине выпало жить в одно время. А может, еще и неподалеку друг от друга — и значит, возрастает вероятность их случайной встречи? И все, что потом происходит, — чистая случайность, которой могло бы и не быть? Или существует нечто глубинное и вечное, независящее от игры случая и мимолетных влечений? Быть может, лишь одна-единственная женская душа из всех, прошедших по Земле в бесконечной череде поколений, — лишь она и ты созданы друг для друга. Но как найти друг друга тем, кто безнадежно разминулся во времени? Шагнуть сквозь завесу лет — неужели это не сказка?
К началу мая мои финансы окончательно иссякли. Правда, в «Альгамбре» — хотя роспись была закончена — меня раз в день еще кормили, но надо было чем-то платить за квартиру, не говоря уж о красках, холстах и прочем. В общем, оставалось лишь одно: отправиться с портретом в галерею. Все во мне восставало против этого, но иного выхода не было.
Гэс подвез меня до галереи на своем такси, и это было очень мило с его стороны, хотя, возможно, и не совсем бескорыстно. Дело в том, что хозяин «Альгамбры» собирался заказать мне красочную обложку для ресторанного меню (наверно, с тем расчетом он и продолжал меня кормить). В центре обложки, по мысли мистера Мура, должен был красоваться он сам, стоящий у входа в свое заведение. Но Гэсу очень хотелось, чтобы его такси тоже присутствовало на картинке. Он не раз говорил мне об этом, и сегодняшняя услуга молчаливо подкрепляла просьбу. Впрочем, Гэс не ограничился доставкой. Он выразил желание «присутствовать при переговорах», чтобы меня «чего доброго, не надули». Разумеется, я не нуждался в помощи, но, не желая его обидеть, не стал отказываться. Мы вместе внесли портрет в галерею и поздоровались с вышедшим навстречу Мэтьюсом, пригласившим нас в свой кабинет. Там мы поставили картину на стол, прислонив к стене, и молча отошли в сторону. Теперь слово было за Мэтьюсом.
