— Особенно это стихотворение. Князь улыбнулся:
— Я тоже. Значит, я могу быть спокоен, что вы не станете разучивать «Старого моряка», верно?
Софи покачала головой и, не сумев сдержаться, разразилась смехом.
— Почему вы смеетесь? — требовательно спросила княжна Екатерина.
— Потому что в этом стихотворении, больше ста строф, — ответил за Софи князь. — А где мистер Черч? Я уверен, он мог бы назвать точное число. Мистер Черч, где вы?
Но мистер Черч спал под деревом. Маленькая собачка свернулась клубочком рядом с ним.
— Нет, мы не будем столь жестокими и не станем будить его, — улыбнулся князь.
Отдохнув, дети, вновь полные энергии, отправились собирать цветы. Компания распалась на маленькие группы. Мадемуазель Альберт мирно дремала под зонтиком.
Повинуясь желанию князя, почти приказу, Софи поднялась с подушки и села на стул, занимаемый до этого Татьяной. Вокруг царили мир и покой. Слуги незаметно удалились. Поодаль фрейлейн Браун продолжала трудиться над вышивкой. Рядом с ней пристроилась баронесса Карлович. Теперь она вспоминала, как барон проиграл ее бриллиантовую диадему в карты и, отправляясь на дворцовый балл, ей пришлось надеть поддельную.
— Это показало мне всю глупость установленных человеком ценностей, моя дорогая фрейлейн, ибо никто не заметил разницу.
— Может, и так, — ответила фрейлейн Браун, — но в трудную минуту никто не дал бы вам за нее больше чем кусок хлеба.
— Вы правы, — с грустью согласилась баронесса. — Но я тогда об этом не думала.
— Что вы сделали с вашими полевыми цветами? — неожиданно спросил князь Софи. — Я видел вас на поляне, где растут ландыши. Или вы их не нашли?
— Иван, дворецкий, был так добр, что предложил подержать их в воде до нашего возвращения, — ответила, удивленная Софи.
Она видела, как князь проезжал мимо, но ей показалось, что он не смотрел в ее сторону.
— Видимо, вы его околдовали, раз такой чурбан, как Иван, расчувствовался, — с легкой насмешкой заметил князь.
— Но он вызвался сам, — улыбнулась Софи, подхватывая игривый тон князя.
— Это едва ли объяснимо.
— Мадемуазель Альберт как-то заметила, что в жизни бывают ситуации, которые не поддаются объяснению.
— Хм… — Князь пристально смотрел на Софи. Мадемуазель Альберт, которой послышалось, будто упомянули ее имя, открыла один глаз. Она увидела князя и мисс Джонсон, занятых беседой. Князь имел слабость поговорить о книгах, философии или просто так, если находил внимательного слушателя. Но с кем ему было говорить? С Еленой Петровной? Уже через пять минут та чувствовала себя утомленной. С баронессой? Она жила исключительно прошлым. С соседями? Мадемуазель Альберт пожала плечами. Может, с любовницей? «Ну, об этом не мне судить», — целомудренно подумала она и, открыв на мгновение второй глаз, вновь закрыла оба.
— Как поживает мой старый знакомый капитан Палмер? — поинтересовался князь. — Я встречался с ним однажды летом в Ницце, но потом потерял из виду.
— Он друг папá. Капитан был очень добр к нам после его смерти и взял на себя смелость рекомендовать меня вам.
— За что я безмерно ему благодарен. Мои девочки сделали большие успехи.
— Вы так добры, похвалив меня.
— Справедливость ничего общего не имеет с добротой. Однако их часто путают.
— Ваше сиятельство обладает острым умом.
— Зовите меня князем — как бы это делал ваш папа, имей я честь встретиться с ним. Скажите, каким вы находите Петербург?
— Прекрасным! — воскликнула Софи, и цвет ее зеленых глаз стал еще глубже.
Софи замолчала, вновь охваченная непонятным чувством, поразившим ее в тот день, когда она приехала в этот город, с его поразительной, неземной красотой. Она уже собралась ответить, но князь жестом остановил ее.
— Позвольте мне сказать за вас. — Он улыбнулся. — О, еще лучше, пусть Николай Васильевич Гоголь скажет это за нас. Вы не знаете Москвы? Конечно, нет. Возможно, когда-нибудь вы там побываете. Может, я цитирую не совсем верно, но тридцать лет назад Гоголь сказал, что Москва — это бородатый русский мужик, а Петербург — изысканный европеец. Что вы на это скажете, мисс Джонсон?
— Я бы сказала, что Гоголь не нашел у него души.
— Гоголь был чиновником, может, поэтому? Князь отпил шампанского из бокала, стоящего на маленьком столике у его локтя. Софи сидела молча, завороженная, окружающей красотой. Маленькая белочка осторожно приблизилась к ней, едва не коснувшись ноги. Князь вернул бокал на место. Он неожиданно осознал, что гувернантка — женщина, к тому же красавица. Нет, не красавица, подумал он, хотя у нее прекрасные глаза, чувственные губы, белая, нежная кожа. Он вспомнил об Анне Егоровне, томящейся без него в Петербурге. Не следует заставлять ее томиться слишком долго.
— Последний раз, когда мы с вами прогуливались, — начал князь, — вы сказали, что нельзя быть христианином и иметь собственных крепостных. Вы по-прежнему придерживаетесь такого мнения?
— Иван ваш крепостной? И камердинер Митя? И повар Николай?
— Да.
— Они выглядят вполне довольными своей неволей. Но в чем она заключается?
— Крепостной, или душа, принадлежит земле, на которой он родился и которая принадлежит его барину. У него нет никаких прав. Если барин велит ему жениться, он так и поступит. Крепостной ничем не владеет. Его можно продать или купить, как лошадь. Он может быть унаследован, как мебель или картина, или точно так же куплен. Он не может покинуть место где родился. Я получил Ивана и всех других по наследству. Я владею ими. Их телом и душой.
— Прекратите! — воскликнула Софи. — Вы говорите о человеческих существах, как если бы у них не было души. Однако я слышала, как баронесса называла их «душами». Разве такое противоречие не наводит на вас ужас? — Сейчас она говорила с ним, как с равным. Гнев заставил девушку забыть обо всех барьерах между ними.
— Вы правы в своем негодовании, — отозвался князь. — Со времен Екатерины Великой власть барина над крепостным не знала границ. Они его рабы и поэтому не имеют права жаловаться. Разумеется, я и такие, как я, готовы положить конец этой тирании. И как можно скорей.
— Скорей? Что вы хотите сделать? Это же… просто средневековье! Россия живет в двух разных столетиях одновременно. Как вы могли допустить такое?
Ее возмущенный возглас напугал белку, которая вспрыгнула на ближайшее дерево и уселась там, сердито бранясь. Но больше никого. Мистер Черч продолжал спать, прислонившись к дереву. Мадемуазель Альберт где-то прогуливалась. Из леса доносились голоса детей. Все вокруг выглядело таким умиротворенным… Страсти бушевали только в сердце Софи. Когда он сказал, что хочет покончить с тиранией, она почувствовала непреодолимое желание броситься к нему на шею. Его проникновенный голос имел над ней странную власть. Она сжала кулачки, стараясь унять предательскую дрожь.
