Чьен убрал со стола. На столиках снаружи уже рассаживались обедать. Потом в нашей комнатке появился Кристер Юнсон. Я кивнул на ноутбук, затем – на спящего Санделля.
– Он начинает новую жизнь.
– Вижу, – отозвался Юнсон. – Не в первый раз. На всякий случай я поставил в холодильник травяной настой.
И пока Чьен накрывал Кристеру Юнсону весенние роллы и цыпленка с ананасом, я прогулялся до двух ближайших банкоматов и снял в общей сложности двенадцать тысяч крон. Деньги предназначались Юнсону в качестве компенсации дорожных издержек, платы за труды и – не в последнюю очередь – за молчание.
Ни расписок, ни квитанций не полагалось. Мы расплачивались «по-черному». «Чернее, чем в Конго», как остроумно выразился Кристер.
– Удивительно, но Санделль до сих пор не поинтересовался, где его мобильник, – заметил я, передавая Кристеру деньги. – Между тем я нашел его в пластиковом пакете, среди остальных вещей. Я и не пытался его включить. Думаю, тебе тоже не следует этого делать. Пусть Санделль спокойно спит до утра в твоем автобусе. Кому он понадобится среди ночи? Кстати, на твоем месте я отключил бы и свой телефон. Тогда не придется врать репортерам.
Юнсон выглядел как в прошлый раз, только на футболке вместо «Доктора Филгуда» красовалась эмблема «Мотерхэда». Кристер кивнул и ответил, не переставая жевать:
– За двенадцать кусков я готов не включать мобильник хоть целую неделю. Если позволишь, могу отвезти Санделля к себе домой. Там он прекрасно выспится на моем диване. А завтра с утра – моя не проснется в такую рань – тронемся в Стокгольм. Решено.
Нам удалось на удивление легко привести Томми в чувство. Веселого и отдохнувшего, мы повели его к «меркабусу» Юнсона.
Он лукаво подмигнул мне, когда я пристегивал его к пассажирскому сиденью:
– А знаешь, что он сказал?
– Кто?
– Тот, который был крупнее тебя?
– Что? – насторожился я.
– Он шикнул на меня и велел спать дальше, а потом говорил что-то про Робин Гуда и Рождество.
– Про что?!
– «Как Робин Гуд на Рождество» – вот его слова. Больше ничего не помню.
– Что он имел в виду?
Санделль пожал плечами:
– Он вылез в окно со всеми своими мешками.
– Мешками?
– Полными денег, – уверенно кивнул Томми.
Я вышел из салона, направился к Юнсону и передал ему слова Томми.
– О чем это он, как думаешь? Ты лучше меня его знаешь.
Кристер Юнсон пожал плечами, затянулся и, бросив окурок на землю, шагнул в кабину. Автобус покатил из города. Он скрылся за «Триангелем», а в воздухе еще целую минуту висел удушливый кислый запах. Возможно, «меркабус» и не самая совершенная машина на сегодняшний день, зато в нем можно отлично выспаться.
В ушах у меня еще долго стоял храп Томми Санделля.
Вернувшись к Чьену, я рассчитался за еду, пиво и коньяк. Томми выпил три бутылки. Точнее, две с половиной, но за третью я заплатил полностью.
Теперь нужно вернуть отданные Кристеру двенадцать тысяч. В финансовых махинациях я ас. Это единственное, чем стоит заниматься.
Я отослал статью, и через полчаса Карл-Эрик Юханссон лично позвонил и сообщил, что все в порядке.
– Кто-нибудь, кроме вас, до него добрался? – уточнил он.
– Никто.
– Ты что, следил за ним? – удивился Карл-Эрик.
– Следить не нужно, – объяснил я. – Достаточно заплатить.
Потом я набрал номер Эвы Монссон и надиктовал на автоответчик, что побеседовал с Томми Санделлем и наше интервью выйдет в завтрашней газете. Я утаил и от Карла-Эрика, и от Эвы, что фактически споил Томми – и это после всех его объявлений о начале новой, трезвой жизни! О Робин Гуде, Рождестве и типе с денежными мешками я тоже, разумеется, умолчал.
В конце концов, каждый человек имеет право на свои тайны.
Тем более журналист.
Тем более в мире, где людям так не терпится осветить все темные уголки.
И не овчарка подняла меня с постели на следующее утро. Не старый автомобильный рожок, не стук теннисных мячиков, не фортепианное тремоло. Потому что мобильник я отключил с вечера, решив воспользоваться старым, проверенным средством: позвонил на ресепшен и попросил разбудить меня в шесть.
Теоретически достаточно было дать команду имевшемуся в номере телефонному аппарату – в нем предусмотрена и такая функция. Но практически это очень сложно и всегда срабатывает неожиданно. Я как-то попробовал – в результате он звонил через каждый час.
Итак, я поднялся в шесть утра и уже в семь сидел в машине на пути в Стокгольм.
Вчерашний снегопад за ночь сменился ливнем, и холодные струи хлестали в ветровое стекло. Ветер налетал порывами. Я нервничал и сжимал руль так, что побелели костяшки пальцев.
Глава 9
Стокгольм, январь
Весь год шведы мечтают о снежном Рождестве, словно быстро забывают, что это значит на самом деле. А стоит мечте сбыться, ждут не дождутся, когда Рождество закончится, и на чем свет стоит клянут его в блогах и твиттерах.
Инспектор криминальной полиции Эва Монссон не ошибалась, сказав, что Томми Санделль встретит Рождество со снегом. Ее прогноз оправдался на большей территории Швеции. Бывали дни, когда термометр за моим окном в Стокгольме показывал минус девятнадцать по Цельсию – температура скорее для эскимосов, чем для жителей современного европейского города.
Но в то утро, двигаясь на север от Мальмё, я быстро привык к окружающему меня белому безмолвию. Нервозность от загадочных писем и неприятных вопросов Эвы Монссон постепенно улеглась. С тех пор я не получал мейлов на эту тему. Напротив, поступило несколько запросов с радио и телевидения с предложениями, касающимися Томми Санделля и найденной рядом с ним мертвой женщины.
Одни меня заинтересовали, другие нет.
Все зависело от того, обещали мне деньги или нет и предлагали ли мне добираться до студии или радиостанции на такси.
На одну программу планировалось пригласить известного не то криминолога, не то другого специалиста по преступлениям – в общем, очень популярную личность, и нас с Эвой Монссон.
Я, разумеется, интересовал их только в связи с Томми Санделлем. Ей же предстояло рассказать о сумасшедшем, расстреливающем в Мальмё эмигрантов. Собственно, Эва не занималась этим делом, просто редакция решила восполнить ею наблюдающийся в криминальных программах недостаток умных и хорошеньких женщин. Эва подходила по всем статьям, кроме того, она не ругалась на камеру.
– Черт, как холодно! – воскликнула она, войдя с улицы.
В студии Эва использовала совсем другой язык, в котором, помимо всего прочего, не было и намека на сконский говор.
