Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Дальнейшая их история нам уже известна из хроники Генриха Латвийского. Стоило только потомкам русам ослабнуть, как курши не замедлили отплатить черной неблагодарностью за приобщение их к более развитым формам земледелия, в результате чего и возникло само их племенное название. Неотступная жестокость, с которой они преследовали венедов, заставляет вспомнить события Гражданской войны, когда в результате расправ латышских стрелков над мирным населением у русского народа возникла поговорка «Не зови палача, а зови латыша». После изгнания большинство вендов-венедов обосновалось на Древней Горе неподалеку от будущей Риги, а после нового изгнания переселились в район Вендена и расселились среди племен ливов и лэттов. Часть из них вошла в состав племенной верхушки данных племен, в результате чего мы видим имя Руссина в хронике Генриха Латвийского и подвески со знаками Рюриковичей у ливов. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что среди переселившихся к ливам венедов были какие-то потомки русских королей Саксона Грамматика по боковой линии, которые после утверждения Рюриковичей на Руси считали себя родственниками правящей в нашей стране династией и демонстрировали это данной деталью своего костюма. Оказавшись между немецким молотом и балтской наковальней, венды с течением времени практически полностью растворились среди местного населения.
Поскольку антропологи отметили сходство части населения Прибалтики со славянским населением севера Германии, откуда впоследствии на восток Европы и пришла варяжская Русь, то этот тип можно считать свойственным именно русам. Выделенные антропологические характеристики позволяют довольно точно определить время их появления в Прибалтике и, по крайней мере частично, территорию, которую они занимали. Впервые они встречаются в могильнике Кивуткалнс XIII — XI вв. до н.э. Как отмечает Р.Я. Денисова, племена, оставившие данный могильник, характеризовались умеренной массивностью, длинной (192 мм), узкой (139 мм) и высокой мозговой коробкой, малой шириной (129,3 мм) и большой высотой лица (72,5 мм). Краниологическое исследование показало неоднородность данного населения, различающегося между собой по половому признаку. Мужские черепа были резко долихокранными, с узким и сильно профилированным лицом в горизонтальном направлении, а женские — мезокранными, с более широким и уплощенным лицом. Оба этих типа встречаются и на Резиесском могильнике. Узколицый мезокранный тип впоследствии встречается и среди жителей поселения Кивуткалнс середины I тыс. до н.э., бывшего генетически связанным с населением этих мест, оставившего после себя могильник XIII — XI вв. до н.э. «В настоящее время, основываясь на антропологических типах средневекового и современного населения Латвии, можно обозначить примерную территорию распространения узколицего европеоидного населения эпохи бронзы. По нашему мнению, к ней относится левобережье и низовье Даугавы, бассейн Лиелуне, северные районы Курземе и запад Видземе (вдоль побережья Рижского залива). Узколицый европеоидный антропологический тип эпохи бронзы (могильник и поселения Кивуткалнс), по-видимому, послужил основой в формировании антропологического типа финноязычных ливов»{141}. Однако помимо ливов средневековые источники именно в этих регионах фиксируют русов и венедов. Необходимо отметить, что до этого на территории Прибалтики были известны только широколицые антропологические типы как среди предков современных балтов (долихокранный), так и финно-угров (мезокранный). Следовательно, интересующий нас тип является пришельцем в данном регионе. Данные Кивуткалнского могильника показывает прибытие в Прибалтику какого-то нового мужского населения, взявшего себе в жены представительниц местного типа. «Узколицее европеоидное население Латвии эпохи бронзы (Кивуткалнс, XIII — XI вв. до н.э.) не связано преемственностью с населением предшествующих эпох и является пришлым. Позже этот узколицый европеоидный тип представлен среди племен штрихованной керамики I тысячелетия до н.э. с той же территории (низовье Даугавы). В дальнейшем узколицему европеоидному населению принадлежала значительная роль в формировании относительно узколицего финноязычного населения низовьев Даугавы, северной Курземе и западной Видземе»{142}. Однако культура штрихованной керамики, распространенная на территории Белоруссии и Прибалтики и соответствующая ставанам Птолемея, неоднократно связывалась различными исследователями, в том числе и автором этих строк, со славянами.
В пользу принадлежности прибалтийского узколицего европеоидного типа к славянам говорит и то обстоятельство, что все остальные финские племена Прибалтики относятся к мезокранному широколицему типу, известному в этом регионе со времен неолита, и ливы в этом отношении выглядят явным исключением. Сам вопрос происхождения ливов достаточно дискуссионен. Археологически их культура начинает отчетливо прослеживаться только с X в. н.э. и, как отмечают специалисты, истоки ее не вполне ясны. Поскольку язык ливов по ряду параметров оказывается ближе не к эстонскому, от которого он заметно отличается, а к карельскому, причем одна из групп этого народа называется карелами-ливвиками, то еще в середине XIX в. было высказано предположение, что ливы приплыли в Латвию из Карелии. Среди сторонников этой гипотезы были как археологи, так и лингвисты, в том числе и финский ученый И. Коскинен, который считал, что ливы вторглись морским путем в земли вендов и латышей во второй половине УШ в. Однако в 50-х годах XX в. Х.А. Моора высказал предположение, что ливы являются потомками местного прибалтийского населения, и эта точка зрения стала наиболее распространенной в археологической литературе, в связи с чем с ливами стали связывать различные археологические памятники более раннего периода{143}. Вопросы о начале взаимоотношений русов и ливов, равно как и появление последних на территории современной Латвии, представляют собой сложные проблемы, требующие дополнительного комплексного изучения. Здесь же следует отметить, что соотнесение ливов с Кивуткалнским могильником представляет собой лишь одну из возможных точек зрения, обусловленную в первую очередь сложившейся к 70-м гг. XX в. историографической традицией.
Весьма показательно, что археологические находки из этих мест соответствуют описанию русов у Саксона Грамматика, а также тем сведениям, которые следуют из данных лингвистики. Располагавшееся на острове Доле в низовьях Даугавы поселение Кивуткалнс, ныне затопленное в связи со строительством Рижской ГЭС, датируется I тыс. до н.э. Оно было защищено валом, часть которого составляли деревянные камеры, построенные в технике сруба и заполненные песком. Поверхность земляной насыпи вала была обложена камнями. Раскопки показали, чем занимались жители этого поселения: «Важнейшими отраслями их хозяйства были скотоводство и земледелие (подсечное, даже пахотное)… Здесь обрабатывались камень, кость, рог, янтарь, изготавливались глиняные сосуды. Особое место занимала обработка бронзы, из которых в одноразовых формах отливались украшения, в двухствольчатых — втульчатые топоры и наконечники копий. (…) Находки многочисленных зернотерок и зерна (ячмень, пшено и др.) указывают на то, что земледелие было развито сравнительно высоко»{144}. Антропологические и археологические данные свидетельствуют о гораздо более раннем контакте русов с финно-уграми по сравнению с теми датировками, которые следуют из сравнительного языкознания. Однако необходимо иметь в виду, что последние носят приблизительный характер и в тот период, когда давалась лингвистическая датировка этих контактов, никто из специалистов не мог даже теоретически предположить, что они были такие ранние. С учетом того, что было известно на тот момент о славяно-финно-угорских контактах по письменным источникам и данным археологии, от лингвистов и так требовалась большая смелость, чтобы значительно удревнить время первого этапа этих контактов. Кроме того, необходимо иметь в виду и изменение датировки германо-финно-угорских лингвистических контактов, которая влияла и на датировку контактов со славянами. Традиционно считалось, что германские заимствования появились в финском языке после первого перебоя согласных на рубеже новой эры или несколько раньше. Теперь же ранние германские заимствования в саамском и прибалтийско-финском языках существенно удревлены и датируются концом II тыс. до н.э.{145}
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
