В честь коронации множество служителей Катерины получило награды; Виллим Монс сделался камергером. У него кружилась голова, но далеко не от высокого назначения: законной наследницей и преемницей императора Петра стала его, Виллима, возлюбленная! Женщина, над которой он властен, как никто другой, которая не отдает приказов ему, а, наоборот, молит его о милостях любовных!..
Вспоминались пьянящие слова старинного пророчества: «Ты будешь отменный гений… достигнешь великих почестей и богатства…» Майн либер Готт! Если Петр умрет, Катерина станет самодержицей! И тогда он, Виллим Монс… тогда он… Будущее обещало быть таким блистательным, что Виллим даже опасался в него заглядывать.
А между тем близился час, когда ему предстояло узнать: слова о том, что он недолго проживет, вовсе не были ошибкою книгопечатника.
Случилось так, что секретарь Монса Егор Столетов и стряпчий Иван Балакирев, его служитель [Впоследствии, при Анне Иоанновне, известный как шут Балакирев], начали спьяну и по дурости великой болтать, будто у камергера Монса хранятся любовные письма. Любовные письма. Чьи? А вот… имя той, что их писала, и произнести страшно. А вместе с письмами хранится рецепт некоего питья, кое назначено хозяину . И не принесет сие питье хозяину пользы, наоборот… Некий Матвей Ершов услышал сию болтовню и подал донос в Тайную канцелярию. Но доброжелатели Монса имелись и там: донос исчез, Виллим был предупрежден. Он дал знать Катерине… и тогда она поняла, что тот сон ее про змею истинно был вещим. Вот она, беда! Главное дело — грянула немедля после коронации! Во дни наивысшего торжества!
С Катериной сделался сильнейший припадок, чуть ли не удар. Ей пустили кровь; пели по церквам молебны за выздоровление. Царь находился при ней в Преображенском неотлучно, но лишь только Катерине полегчало, как он отбыл в Петербург — готовиться к годовщине Полтавской виктории. Но не забывал он писать жене: «Как в палаты войдешь, так бежать хочется: все пусто без тебя…»
Наконец Катерина со своим двором тоже прибыла в Северную столицу. Она немного успокоилась и верила, что змея уничтожена. Все вокруг веселилось, тут не до грусти: церемонии, празднества, спуски на воду новых кораблей, балы, речные катания и прогулки, беспрестанные пирушки… Виллим был всегда рядом с Катериной, прислуживал ей за столом, сопровождал неотступно. Между нежными взглядами и спешными тайными поцелуями решались государственные дела: Монс протежировал Карлу-Фридриху Голштинскому, который хотел жениться на одной из царевен, на Анне или Елисавете. Петр не больно-то склонялся к этому браку, однако Катерина, побуждаемая любовником, пыталась переубедить мужа.
Как обычно, к празднествам приурочивались свадьбы. И затеялся на одной из них такой вот разговор меж досужими гостями:
— Для чего Монс так долго не женится?
— Ну, ежели он женится, то кредит потеряет!
Громче слов говорили многозначительные взгляды…
Матвей Ершов именно в это время решился написать второй донос. Не то чтобы он ненавидел Монса… Больше всего ему хотелось погубить Егора Столетова, который в незапамятные времена устроил ему какую-то пакость. Ну не чудно? ли, что Виллим Монс, считавший себя баловнем судьбы, пал жертвой разборок между какими-то незначительными людишками, о которых и знать-то никто никогда бы не узнал, кабы не взялись они свариться за счет Монса? А возможно, ревнивая Фортуна наконец-то прозрела и заметила: ее обожаемый Виллим страстно влюблен в другую! И, мстительная, как все обманутые женщины, Фортуна однажды просто-напросто отвернулась от него.
Донос Ершова попал прямиком к Петру…
Нет, император не рубил сплеча: сперва тайно допросил тех, кто был упомянут в письме. И узнал прежде всего о том, что пригретый им отпрыск семейства Монсов — ворюга из ворюг.
В тот же вечер, после веселого ужина у Катерины (на котором присутствовали и император, и камергер), Виллим, только-только добравшийся до дому, был арестован лично Андреем Ушаковым, главой Тайной канцелярии, и препровожден в узилище. В его доме немедля был учинен обыск, о результатах которого Ушаков доложил лично государю. Тут-то Петру и стало известно, что Виллим ограбил и его, государя, а сообщницей Монса была Катерина. Катеринушка…
Петр немедленно велел привести к себе преступника и встретил его взором, в котором было столько гнева, презрения и жажды мести, что Виллим лишился сознания и рухнул на пол. Ему отворили кровь и унесли назад под караул. Очнувшись, он сел, прислонившись спиной к стене, не ощущая ее холода, и долго сидел так, безотчетно сжимая и разжимая пальцы, на которых из десятка дорогих перстней осталось одно лишь медное кольцо — то самое, которое причаровывало к нему любовь.
«Любовь, любовь меня сгубила…»
* * *
— Примиритесь! Не ссорьтесь! — закричала Катерина… и проснулась.
Резко села, безотчетно водя вокруг руками. Что это такое? Скомкала то, на чем сидела, и подтянула поближе к глазам. В неверном свете ночника разглядела, что сжимает край простыни.
Что такое?! А где… где облака? Облака, к которым она вознеслась?
Снова пошарила вокруг, и на сей раз пальцы наткнулись на крепкое горячее плечо.
Петр!
Катерина рванулась к обладателю плеча, но тотчас отпрянула. Петр, да не тот! Этого красавчика звали Петр Сапега. Как, почему?..
Только что рядом был ее муж, только одет он оказался почему-то не в свой любимый голландский кафтан и треуголку, а в тогу с тяжелыми складками, подобную тем, какие носили римские императоры. Черные, подернутые сединой волосы его были увенчаны лавровым венком. Он с улыбкой взял Катерину за руку. В его улыбке была искренняя радость, нежная любовь — то, что она давным-давно не видела в этих глазах, подернутых ледком презрения, отчуждения и порою даже ненависти. А сейчас Петр смотрел с той же всепоглощающей страстью, как в первые, лучшие годы их любви. Катерина радостно протянула ему руку, почувствовала его крепкое пожатие — и вдруг ощутила, что ноги ее оторвались от земли. Она испугалась было, но Петр был рядом, он радостно улыбался, и Катерина перестала бояться.
Облака, которые клубились вокруг, были прекрасны! Катерина не могла оторвать от них глаз. Наконец она вспомнила об оставленной земле и поглядела вниз.
Внизу, в просветах между облаками, она рассмотрела двух своих дочерей, Анну и Елисавет. Сестры-принцессы были окружены огромной толпой народа. Люди бранились, ссорились, что-то выкрикивали и, такое впечатление, готовы были вот-вот схватиться врукопашную.
Катерина закричала, пытаясь остановить их, — и проснулась.
Сон! Это был сон!
Она легла поудобнее, стараясь не разбудить спящего рядом молодого любовника, и задумалась.
С некоторых пор (понятно с каких!) Катерина относилась к снам очень почтительно. По счастью, с тех приснопамятных времен вещие сны ее больше не осеняли. Но этот был именно вещим, она не сомневалась. И очень просто разгадать, что именно он предвещал — пожалуй что смерть. Ее, императрицы Екатерины Алексеевны, смерть. Муж-то ее давно уже вознесся к облакам. И вот теперь явился за женой… которая, можно сказать, приложила руку к его смерти. Нет, конечно, не прямо. Она не подлила ему злого зелья, не ударила ножом. Но он так и не оправился от того удара, который осенью 1724 года (неужели почти три года с тех пор прошло? Как время-то летит…) нанесли ему любимая жена и человек, чье имя для русского царя всегда было роковым.
