Через два или три дня после моего приезда часов в одиннадцать утра зазвонил телефон. Я как раз только что проснулась. Женский голос спросил Георга Крамера – так звали австрийца. Я сказала, что он в отъезде. Пауза. Затем женщина осведомилась, кто я такая. Я ответила, что стерегу квартиру в отсутствие хозяина. Она оставила свое имя и номер телефона, попросив передать ему, если он объявится. В любом случае она перезвонит через пару недель.
Я подумала, что этот аппарат на ночном столике мне совершенно не нужен. Я так давно покинула Францию, что вряд ли кто-нибудь помнит меня. Напрасно я прикидывала, кому бы позвонить, – нет, решительно некому. Ничто не смутит мирное течение моей жизни. Однако где-то после шести вечера меня начинала донимать такая тоска, что я поневоле спрашивала себя: а не позвонить ли той женщине, что оставила свой телефон? Я тогда записала его на клочке бумаги, который сунула в ящик ночного столика. И я открывала этот ящик. Разглядывала номер. Отёй 15–28.[10]Я уже знала его наизусть. Ну и потом, вдруг этот самый Георг Крамер позвонит мне, чтобы узнать, все ли в порядке. Да и сама женщина обещала перезвонить сюда. В общем, мои дела не так уж плохи.
После полудня я садилась в метро на станции «Порт-де-Ванв» и ехала на Монпарнас. Оттуда я шла пешком улицей Ренн и улицей Вожирар к Люксембургскому саду и Латинскому кварталу. Все то же голубое небо и морозное январское солнце. Я бродила по книжным лавкам и кафе бульвара Сен-Мишель. Вид студенческих ватаг на бульваре слегка успокаивал меня. Как мне хотелось тоже носить ранец за спиной, сидеть на лекциях, жить по расписанию! Я, конечно, могла бы гулять по правому берегу, со стороны Елисейских Полей и Больших бульваров, но сейчас мне был милее этот квартал. В конце концов, именно здесь обреталось большинство моих сверстников.
Еще я ходила в кино, часто на два сеанса в день, и, сидя по вечерам среди других людей в тесных зальчиках улицы Шампольона, забывала о своем одиночестве еще до начала фильма. Обратный путь тоже пролегал по улице Вожирар, затем по улице Ренн до Монпарнаса. И пока я ехала в метро, в полупустом вагоне, тоска моя все росла и росла. Мне чудилось, будто студия Георга Крамера находится где-то за тридевять земель, и это впечатление крепло по мере того, как я выходила из метро на «Порт-де-Ванв» и в течение нескольких минут шла к дому.
После первых дней, отмеченных солнцем и голубым небом, зима снова вступила в свои права. Серая хмарь и январские холода усугубили мою хандру. Все люди моего возраста, среди которых я пыталась раствориться в кафе и маленьких кинотеатрах, казались мне теперь чужаками. Или, вернее, я сама была им чужой. Я слышала их разговоры, но больше не понимала их языка и была уверена, что они тоже не поймут меня. Я старалась разобраться в своих чувствах – ведь прежде я никогда не дичилась людей. Это началось в Лондоне, на следующий день после того, как они уволили меня из «Баркерза». Я проработала в этом огромном магазине полтора года, привыкла к нему. Сама работа мне не очень нравилась, но без нее дни мои стали безнадежно пусты. Да, это началось именно в Лондоне. И если честно, еще тогда, когда я работала в «Баркерзе».
С наступлением темноты моя тоска утихала. Парижская ночь, с ее контрастами тьмы и огней, казалась мне более искренней, чем все эти туманные дни, скорее похожие на сумерки, – так и чудится, будто серое марево обволакивает тебя и вот-вот поглотит без остатка.
Теперь я больше не выходила из квартиры до самого вечера. Целыми днями я слушала транзистор или проигрыватель, лишь бы заглушить эту давящую тишину. В глубине комнаты стояли полки со множеством книг, я брала первую попавшуюся. Но и во время чтения не выключала приемник или проигрыватель. Все книги были посвящены путешествиям по дальним странам, по необитаемым островам. Путеводители, планы, морские карты. Можно было с утра до вечера сидеть в этой маленькой квартирке на «Порт-де-Ванв», странствуя по всему свету. За книгами мне становилось легче, они пробуждали во мне тягу к путешествиям. В конце концов, я вольна была уехать куда угодно, хотя для начала не рассчитывала забираться слишком далеко.
Часам к шести вечера я выходила на улицу. Первый настоящий страх я испытала в метро. В тот вечер я решила изменить маршрут. Привычная пешая прогулка по улице Ренн и по улице Вожирар стала внушать мне смутную боязнь. Наверное, из-за ходьбы по одним и тем же тротуарам, неизменно приводившим к тому же Латинскому кварталу, который с каждым разом выглядел все мрачнее и мрачнее.
На Монпарнасе я сделала пересадку в сторону Елисейских Полей. Я шагала по длинному туннелю с указателями: «Направление Порт-де-ла-Шапель», зажатая в плотной толпе пассажиров – начался час пик. Можно было идти только прямо, иначе раздавят. Толпа еле-еле продвигалась вперед. Люди были притиснуты друг к другу, туннель становился все уже по мере того, как мы подходили к лестнице, ведущей на перрон. Отступать было уже некуда, толпа тащила меня за собой, и мне казалось, что я вот-вот бесследно растворюсь в ней. Просто исчезну, не дойдя до конца туннеля, и все тут.
На перроне я безумно испугалась, что никогда уже не вырвусь отсюда. Сейчас меня внесет в вагон вместе с окружающей людской массой. И на каждой станции новая волна пассажиров будет оттеснять меня все дальше, вглубь. Поезд остановился. Не обращая внимания на давку и толчки со всех сторон, я кое-как протиснулась к дверям и вырвалась на перрон в потоке выходивших людей. В конце концов я поднялась наверх и очутилась на свежем воздухе. Я снова была жива. И твердила вслух свое имя, фамилию, дату рождения, стараясь убедиться, что я – это я.
Потом зашагала куда глаза глядят. К счастью, было уже темно и заметно похолодало. Я с облегчением смотрела на яркие переливающиеся огни, на мерное чередование красных и зеленых глазков светофоров.
Спасибо этой темноте и холодному воздуху – я вдруг словно вынырнула из дурного сна, где чуть не увязла в топкой трясине. Теперь у меня под ногами был твердый, надежный асфальт. И чтобы попасть домой, достаточно просто идти вперед, никуда не сворачивая. Давно уже голова моя не работала так четко – как будто я приняла допинг; такое случалось со мной лишь в Лондоне в «Баркерзе», днем, когда я, устав стоять на ногах, глотала витамин С. На меня нежданно снизошел таинственный дар ориентации в пространстве. Я уверенно шла по каким-то незнакомым улицам, все прямо и прямо. Только позже я узнала их названия – улица Доктора Ру, улица Дюто. Я была твердо уверена, что это и есть кратчайший путь к дому. Наконец я оказалась на тихой площади, какие можно увидеть разве лишь в маленьких провинциальных городках, – площади Аллере.
В одном из кафе еще горел свет. Я вошла туда. Заказала мартини. Это слово слетело у меня с языка само собой, как будто вернулось откуда-то из забытого детства.
* * *
С этого дня я уже не осмеливалась ездить в метро. Конечно, можно было избежать часа пик, выходя из дому пораньше, днем, но стоило мне вспомнить ту кошмарную, неминуемую пересадку на Монпарнасе, тот бесконечно длинный туннель… А единственный автобус, проходивший мимо «Порт-де-Ванв», не выезжал за пределы левобережных кварталов и следовал по маршруту, которого я теперь безотчетно боялась: улица Ренн, улица Вожирар.
