— И всё. Подождём чуток только, прихватом вытащим.
Я сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево, но ни одного язычка пламени не плясало внутри. Подумав, оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок и составлял единое целое с домом.
— Лист. Что это, Лист?
Он засмеялся моему удивлению.
— Говорю ж — очаг, сердце дома. В каждом посёлке — домов по двадцать-тридцать, а то и полсотни бывает, если земля позволяет да вода близко. Каждый дом — это ядро, ствол и ветви. Очаг — ядро, комнаты — ствол, переходы — ветви. Сплетутся два дома ветвями, и вот тебе уже посёлок.
— А дерево? Площадка на дереве — это что? И дом… — Я никак не мог справиться с изумлением, если я ждал чудес, то явно не таких.
— Все деревья растут. Дом — это дерево. Только растёт он во всех направлениях и очень податлив. — Лист глядел с улыбкой. — Неужто и впрямь не знаешь?
— Не знаю, Лист. У нас нет такого.
— Ну, скажем, видит мастер росток дома, — Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провёл по переплетениям неодетой рукой, — находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, — рука в рукавице достала из отворившегося очага мой ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну мне, второй зацепил немного рагу, — начинает работу.
Я машинально ткнул ложкой в дымящееся, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.
— Там обрежет, там привьёт, скобы ставить начнёт… направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче — когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри всё растить легче, — он зацепил вторую ложку.
— А ваша? — Я отправил порцию в рот. — Что ваша семья? Вы ж не вдвоём здесь живёте?
Лист отложил вдруг ложку, дожевал спешно, поднялся. Я понял, что сморозил глупость.
— Вдвоём… Бывай. До завтра. — И ушёл. Только дверью в спальню хлопнул.
Я поразмыслил и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что я отдёрнул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.
Я взял горшочек и пошёл к себе. Почти автоматически прищёлкнул пальцами на входе, приманивая светляков. Вяло и уже разморенно присел, доел всё дочиста. Мыслей не было, были какие-то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук — столкну ещё ногами ночью, — задвинул его подальше к стеночке и опустился на покрывавший постель плющ. Жёсткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но я был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.
Глава 5
Меня разбудил играющий на лице свет. Я завозился, пытаясь укрыться от солнечных бликов, но вскоре понял, что не могу спрятаться. Хоть я и не замёрз без одеяла за ночь, ветерок казался свежим и бодрил. Я приподнялся на локте, щурясь, и понял, почему свежесть эта ощущалась лишь на лице — плющ упал длинными, густо усеянными мелкими листиками, плетьми прямо на постель и укрывал меня всю ночь. Свет сочился сверху. Запрокинув голову и прикрыв один глаз — размытый полумрак раннего утра казался нестерпимо ярким, — я увидел, что теперь в потолке комнаты образовалось отверстие. Тёмно-зелёная листва там влажно поблёскивала от росы. Над головой завозилось, мелькнула нога в замшевом сапожке, и меня обдало каскадом брызг. Я вскочил на кровати.
— Доброе утро! — Рокти звонко смеялась где-то наверху. Как будто забыла все вчерашние неприятности.
— Доброе, доброе, — проворчал я, выпутываясь из длинных лоз.
— Давай быстрей сюда! Солнце уже час как взошло. — И мне, едва не на голову, спустилась тонкая и прочная верёвка.
— Погоди, обуться дай. — Я завозился со шнурками, кинул взгляд на оставленный в углу горшочек. Глиняный бок едва угадывался за плотным переплетением стеблей. — Рокти, у меня посуда тут, прибрать, может? Её плющ оплёл.
— Оставь, горшок до вечера сам на полку вернётся.
Я встал, помахал руками, разминаясь. Лезть по верёвке не хотелось, но я ухватился повыше, подпрыгнул. Меня тут же потянуло наверх, и я едва не врезался в край потолочного оконца. Тонкий материал скользнул по ладоням, обжигая, я выпустил убегающую змею из рук, вцепился в мокрый плющ, подтянулся, вылезая наружу. Ясень поддержал меня под локоть, помогая.
Когда я поднялся, наконец, на ноги — насквозь мокрый и крепко пропахший терпким духом тёмно-зелёной листвы, — Ясень протянул мне широкую замшевую куртку, видно, со своего плеча да пару перчаток. Я поблагодарил его, но тот развернулся и затопал к стоящим поодаль лошадям. Рокти, сидя верхом на рыжей кобылке, наматывала верёвку на локоть, глядела дерзко и вызывающе. Ясень, ухватившись обеими руками за луку, грузно перевалился в седло. Серый в яблоках конь переступил с ноги на ногу. Я с ужасом уставился на третьего — гнедого жеребца.
Натягивая куртку, я изучал предоставленное в моё полное распоряжение транспортное средство. Гнедой стоял спокойно, чуть поводил ушами, раздувал ноздри, вдыхая прохладный утренний воздух. Три шага, растянутые мной до минуты, кончились. Почти не поворачивая головы, конь следил, как я зашёл сбоку — ладонь, не касаясь, прошлась вдоль крупа, — покрепче обхватил луку и, опершись ногой о стремя, в одно медленное и осторожное движение поднялся в седло.
— Никогда не ездил верхом, да? — Рокти широко улыбалась. Я едва оторвал взгляд от лошадиной спины. Узда лежала в руках, как дохлый уж.
— Расслабься, спину прямо… да расслабься же! — Она захохотала, укрыв лицо в ладони.
Ясень глядел хмуро, ситуация не забавляла его, я даже почувствовал что-то вроде признательности.
— Мы пойдём шагом, — Рокти едва успокоилась, прыскала в ладошку, — просто сиди прямо и держи равновесие. Опусти каблук… каблук опусти! Запомни, пятками ты посылаешь лошадь вперёд, а поводьями — сдерживаешь…
Мы тихо тронулись сперва через поляну, потом — под низкие своды ветвей над лесной тропинкой. Рокти, чью непринуждённую грацию опытной наездницы подчёркивала моя неуклюжесть, поглядывала на меня, игриво усмехаясь. Она непрестанно подшучивала надо мной и лишь иногда перемежала свои едкие замечания довольно дельными советами. Мне казалось даже, что я неплохо держусь в седле, и лишь суровый взгляд Ясеня, замыкавшего нашу процессию, отрезвлял.
Вороная кобылка Рокти по кличке Рыжая характером очень походила на свою хозяйку. Игривая, буйная, нетерпеливая, чувствуя свою силу, она шаловливо взбрыкивала, храпела и дико поводила очами, ища выхода своей энергии. Сумрак — конь, доставшийся мне, — был сдержаннее, спокойней. Серый, Ясень так и называл его — Серый, казалось, готов был к любой работе — идти ли под седлом, или впрячься в телегу. Никуда не торопясь, пустив коней неспешным шагом, мы медленно, но верно продвигались вперёд.
