— Какого любовника? — У Зинаиды Гавриловны было страдальческое и томное выражение лица. — Я что-то не понимаю…
— О котором ты так долго говорила со Слепаковым. Напоминаю: я слышала с помощью прослушивающей аппаратуры весь ваш разговор. Пиши — и без фокусов.
Когда Зинаида Гавриловна удалилась, Илляшевская взяла бумажку с интересующими ее сведениями. Вышла в мраморный вестибюль. При ее появлении золотистая Люба вскочила.
— После представления я еду с двумя девушками к Беклемишевой. Так она хочет. Распалилась, старая волчица. Примерно в десять утра позвонишь по «02». Скажешь: «По этому адресу, — она ткнула в бумажку, — ночью совершено убийство гражданина Хлупина. Убийца Слепаков проживает этажом выше». Позвонишь с мобильника, разумеется.
Промозглое раннее утро брезжило над дачным поселком, где в клубе «Золотая лилия» окончилось представление своеобразного варьете. Сыпал мелкий снег вперемешку с дождем. Пошли первые автобусы и трамваи. К хозяйственным подъездам больших магазинов причаливали громадные трейлеры и «Газели». Появились немногочисленные прохожие. Замелькали автомобили. Погасли подвижные цветные электрорекламы, но продолжали светить фонари вдоль бульваров и улиц. И от этого холодного тумана, от мелкого снега и дождя, из-за того, что проезжающие машины не выключали фары, у некоторых прохожих было особенно неуютно, тоскливо и мерзостно на душе. Тем более у тех, кто был озабочен обязательным первым приемом спиртного или первой дозой.
В углу двора, близко от дома, в котором жили Слепаковы, стояли мусорные контейнеры с закрытыми крышками, уже освобожденные от груд всевозможных несъедобных или полусъедобных отходов. Шныряли крысы, воровато прокрадывались бездомные кошки. Мокрые голуби и сердитые взъерошенные вороны искали чем поживиться из рассыпанного на асфальте мусора. Рядом с контейнерами медленно ходила в толстом пальто на вате, в теплой шерстяной шали и валенках с галошами дежурная по подъезду Тоня. Официально Антонина Игнатьевна Кулькова, консьержка. Оплывшее лицо консьержки, глаза с мешками, морщины на лбу и деловитость выражали несомненную целеустремленность. Она наклонялась, заглядывала за контейнеры, смотрела продолжительно вдоль двора и явно что-то искала.
— Я те задам, паскудник, опять спрятался… — бормотала старуха, пыхтя и утирая нос краем шали. — Дождешься ты у меня, подлец, дождешься, проклятый… Я тебя в чулан посажу и жрать ничего не дам. Узнаешь тогда веселую жисть… У-у, бессовестный котяра, вот я те устрою…
Ей послышалось знакомое мяуканье, фырканье и шипение. Консьержка поспешила к тому месту, где должен был прятаться ее любимый кот, и опешила… Упершись плечом в угол кирпичной будки с зигзагообразным знаком электроразряда на железной двери, стоял Слепаков, который словно ждал кого-то. Землистое, исхудавшее лицо, распухший рот с запекшейся кровью, на правой скуле ссадина, на левой синяк. Из-под козырька низко надвинутой кепки он смотрел на Тоню тяжелым, явно больным взглядом. Тоня сделала шаг назад и произнесла:
— О-осподи! Откуда это вы?
— Оттуда, куда ты посылала мою жену, — хриплым и злобным голосом ответил Слепаков. — Из Барыбино, из Липовой аллеи с «Золотой лилией»… Из притона, где продается лесбийская любовь, стерва!..
— Хи, шутник вы, Всеволод Василич, — с хитрым видом засмеялась эта непостижимая Тоня Кулькова. — Какие притоны, какая латвийская любовь! Никакой такой не знаю, ни латвийской, ни эстонской. Это что за клевета на меня…
— Думаешь, я не разгадал, для чего тебе понадобилась моя жена? Для чего ты все это завертела: под Хлупина Зину, он на меня молдавского вора… Думаешь, не знаю, что ты в доле со съемщиками на моем этаже, бандитами, торговцами «дурью», с этим помощником твоим ночным, душманом?.. Через него и профессоршу Званцову затянуть хочешь… А Зина чтобы наркоту в инструменте своем в эту «Лилию» доставляла? Что, не так?
— Ей-боже, с ума ты съехал, гражданин Слепаков. Лечить тебя надо, да поскорей. А коли ты такой вумный и все как есть разгадал, что же ты в полицию не идешь, а? Боишься? Почему? Потому что сам ты преступник и жена твоя музыканьщица тоже… А я-то вовсе ни при чем…
Тут Слепаков засмеялся, и смех его, страшный, утробный и тихий, остановил оправдательные доводы консьержки.
— Я в полицию не пойду. Я тебя прямо здесь сейчас уничтожу, — объявил Слепаков, скрежеща зубами из-за переполнения сердца отчаянием и нестерпимой ненавистью не только к этой старухе, но и ко всей своей перевернувшейся, изгаженной жизни. Мысли уже не просто кружились в голове, метель какая-то жуткая завихрилась. Он увидел, как консьержка внезапно присела, раскорячилась, зарычала, безобразно раскрыв мерзкий рот с остатками кривых зубов, и без всякого усилия, легко взлетела на закрытый контейнер, а ее пальцы угрожающе, как когти, выставились… Рядом со старухой оказался ее черный кот с поднятым трубой хвостом, с горящими желтыми глазами. Кот свирепо заурчал.
— Ведьма? — беззвучно спросил Слепаков и почувствовал, что сейчас умрет.
— Да! — как удар железом по стеклу, коротко и звеняще призналась Кулькова.
«Все…» — подумал Всеволод Васильевич и сомкнул тяжелые, набрякшие от бессонницы веки. Когда же открыл их снова, то увидел, что кот консьержки исчез, а сама она по-прежнему стоит на мокром асфальте и глядит на злосчастного Всеволода Васильевича бодро и нагло. Слепаков быстро сообразил, что надо делать. Полез во внутренний карман плаща, шагнул поближе и ударил Кулькову стамеской в бок. Старуха охнула, покачалась немного и стала валиться прямо на Слепакова. Он оттолкнул это толстое обмякшее тело в пальто. Кулькова села, прислонилась к контейнеру, зажмурилась. Слепаков огляделся. Со стороны бульвара вдалеке кто-то брел. «И собак своих не выгуливают из-за дождя», — язвительно подумал он.
Подойдя к подъезду, Слепаков набрал код домофона, поднялся в лифте на свой этаж. Осторожно выглянул, подобрался к двери. Достав ключи, открыл и ступил в свою квартиру. Но прежде уютная обстановка казалась теперь чуждой, гнусной, враждебной. И запасной криминальный футляр от Зининого аккордеона — в нем тоже, видимо, проносились наркодозы из Салона аргентинских танцев. И несколько номеров оппозиционной газеты, которую так аккуратно покупал Слепаков. И слишком громко, нарочито тревожно тикающие часы на стене. Он схватил что попалось под руку (это оказались его тапочки) и бросил в часы. Затем подкрался и выглянул через окно во двор. Вблизи дома уже маячили какие-то жильцы — с собаками и без них. Вот отъехала и заскользила машина — синяя блестящая раковина «Пежо», потом темно-красные «Жигули». Вообще машин у дома немного, разъехались. Он вспомнил и посмотрел на часы: десять минут одиннадцатого. Его наручные часы стояли, забыл завести.
Дзы-и-инь!.. — зазвонил телефон.
«Они! Узнали все-таки… Но — нет, не пойду, дудки…» — сказал себе Всеволод Васильевич и вспомнил про повестку, которая должна находиться в почтовом ящике. Телефон прозвонил несколько раз и замолчал. Всеволод Васильевич, продолжавший лежать, задремал. Тихо и мирно тикали часы.
Вдруг что-то грызнуло его изнутри под ребра. Он взлетел на кровати, как на батуте, подбежал и встал к окну. Внизу он увидел полицейский автомобиль. Из него вылезли капитан Маслаченко, одетый в штатское, и другой, тоже молодой (еще моложе) и тоже без формы. В форме был толстый полицейский восточного типа и с автоматом на груди.
