– Мои дед с бабушкой здесь похоронены, – ответила Татьяна.
– Вона как! А ты, стало быть, Тамарина дочка?
– Да. А вы, бабушка, кто будете?
– Значить, живет Федькино семя, ничто ему не деется, – пробормотала старуха, не ответив на Татьянин вопрос.
– Да кто вы такая? – рассердилась на вредную старуху Татьяна.
– Кто я? Страдалица я вечная, вот кто я. И все через деда твово, окаянного. Прости, Господь, меня грешную!
– Да как вам не совестно, старому человеку, у могилы такое говорить? – возмутилась Татьяна.
– А ты послушай, что я тебе скажу. Он, Федька-то, на мово Гриню доказал в гепеу распроклятую. И расстреляли, изверги, мово Гриню, оставили меня с тремя сиротами. Кланька-то, меньшая самая, померла первой от голода. За ей уж и Петенька, сынок. Охо-хо, горе мое горемычное…
Старуха привычно запричитала, но вскоре снова заговорила:
– Я и старшего сына пережила. Помер он двадцать уж годков как. А мне ничто не деется. Не забирает меня к себе Господь. И за что мне такие мучения на земле? Может, там в рай попаду через эти страдания?
Татьяна решительно встала, вышла на дорожку между могилами, где стояла старуха, подошла к ней, заговорила жестко:
– Вот что, бабуля. Ты мне душу растревожила. Как мне теперь с этим жить? Пойдем-ка сядем на лавочку, ты мне все по порядку расскажешь.
Татьяна протянула к старухе руку, чтобы помочь ей, колченогой, дойти до скамейки, но та вдруг испугалась, подняла руки, как бы защищаясь от возможного удара. У Татьяны оборвалось сердце.
– Бабуля, милая, да что вы? Неужели я напугала вас? Господи, простите меня, пожалуйста. Пойдемте, вам отдохнуть надо. У меня с собой пирожки, конфеты. Пойдемте, – как можно ласковее уговаривала она старуху.
Старуха, сильно прихрамывая, все же пошла с Татьяной, села на скамейку, оперлась руками на свою палку.
– Расскажите мне, кто вы, как ваша фамилия, кто вам Гриня.
– Гриня-то? Муж. Кто же еще? А фамилия наша – Колчины. Григорий Пантелеймонович Колчин, родом из деревни Гороховка. А в Кармашах мои родители проживали. Гриня-то примаком был у тяти, а потом уж свою избу срубили, деток родили. Работал мой Гриня не хуже всякого. В колхозе не последний работник был. Председатель хвалил его. Даже грамоту дали в тридцать пятом. А в тридцать седьмом и доказал Федька на мово Гриню.
И снова старуха запричитала. Татьяна сидела как громом пораженная. Ее дед – доносчик? Не может быть! С детства она слышала о нем только хорошее. Передовик в колхозе, фронтовик, добрый семьянин. Нет, не могла бабушка Анна так сильно любить предателя. Тут что-то не то. Это поклеп. Самый настоящий поклеп.
– Бабуля, а вам-то самой сколько лет?
– Много. Восемьдесят девятый идет. В августе будет восемьдесят девять. Старая я, никудышная уже стала. А Гриня мой старше меня был. Он с двенадцатого года.
– Бабуля, я в областном городе живу. Я обязательно схожу в архив и разузнаю все об этом деле и о вашем Григории Пантелеймоновиче. Обещаю вам. И докажу, что мой дед – честный человек. Вот увидите!
– Как же ты докажешь? Ведь об это все знают.
– Кто «все»?
– Все Кармаши. У Татьяны все помертвело внутри. Не может этого быть! Почему молчала мама? И дядя Паша ни разу и словом не обмолвился. Она достала из пакета кулек конфет, пирожки в полиэтиленовом мешке, которые купила в столовой, и положила на столик.
– Возьмите, бабуля. Это не поминки, а просто мое угощение.
Татьяна встала и, не оглядываясь на старуху, пошла прочь с кладбища.
– Дядя Паша, я к тебе по двум очень важным вопросам! – сказала прямо с порога Татьяна, входя в дом Виталия.
Старик сидел за столом с газетой в руках.
– Сразу видать большого начальника, – усмехнулся он, откладывая газету и снимая очки. – Не успела войти, и сразу «вопросы» решать.
– Это очень серьезно, дядя Паша! Тут не до смеха. Скажи, ты знаешь старуху Колчину?
– Авдотью? Знаю, – кашлянул Павел Федорович и нахмурился.
– Я ее только что на кладбище встретила. И услышала такое, что чуть сквозь землю не провалилась.
– Хм. Знаю уже, с чем пришла. Понял. Эта Авдотья давно по селу звонит, что наш дед доносы писал.
– Доносы?! Неужели еще на кого-то был донос? Кроме Колчина.
– Были. На Шавкунова Семена. На Кармашева Степана. Их всех расстреляли в тридцатых.
– Господи…
Татьяна без сил опустилась на стул, уставилась невидящими глазами в угол комнаты. Они помолчали.
– Дядь Паша, ну почему раньше об этом никто не говорил? Неужели тебе все равно, что позорят имя твоего отца?
– Не знаешь ты ничего.
– Чего я не знаю?
– А того не знаешь, что вступался я за своего отца, и не раз. В советское-то время об этом помалкивали, боялись. Шушукались бабы, конечно, на завалинках, но вслух боялись говорить. А перестройка началась, и пошло. Из углов крысы повылазили навроде Симакова и давай «разоблачать» всех, кого не лень. В том числе и нашего отца опорочили. Ездил я дважды в район, с Виталием ездили, в райком сперва, а потом, когда партию закрыли, в районную администрацию. Бесполезно. Нет, говорят, сведений. Не сохранилось ничего с той поры. Теперь не докажешь, где черное, где белое.
– Симаков, говоришь? А ему-то что нужно?
– Как «что»? Когда в народные депутаты лез, ему, видишь ли, «программа» была нужна до зарезу. Вот он на этом «разоблачении» карьеру-то и сделал.
– Гад! А вчера лебезил передо мной, чуть ли не в пояс кланялся!
– Так ведь тогда он еще не в курсе был, что у нас родственница – большой начальник. Да ты, по-моему, в ту пору еще только поднималась по служебной лестнице.
– И то верно. Вот что я решила, дядя Паша! Завтра же возвращаюсь к себе, иду в областной архив, сутки, двое оттуда не вылезу, пока не найду дело Колчина. Обещаю тебе. А потом вернусь и принародно объявлю о полной реабилитации нашего деда. Вот так!
– Ох, Танюха, Танюха! За нелегкое, мужское дело взялась. Думаешь, тебе симаковы и прочие оборотни спустят, простят твою инициативу? Не тут-то было! Не знаешь ты жизни, милая! Хоть и забралась так высоко.
– Ничего. Пусть только попробуют на моем пути встать. Разве не кармашевская кровь во мне течет? Отступать я не собираюсь. Ну я побежала, мне еще в церковь надо заглянуть, предупредить… Ой! Совсем забыла. У меня ведь к тебе еще один, не менее серьезный разговор. Дядя Паша, а что, если наш старый дом отдать на время батюшке Алексею? Он с семьей во времянке ютится. Это флигелек возле церкви.
– Знаю.
– Вот я и подумала…
– Надо с Виталием посоветоваться.
