Толчок к пробуждению — люди в белых халатах укладывают Павла на носилки. Они хотят задвинуть его в машину.
— Нет! — кричу я, без голоса, и наконец — так запоздало! — кидаюсь к Павлу. — Папа! — зову я. — Папа! — Трогаю его улыбку.
Других слов у меня нет. Только это, единственное.
Белые халаты ставят носилки одним концом в машину. Я держу руки на его губах. Пух у Павла — на лице, на плаще.
— Возьмите же ребёнка! Чей ребёнок? Где мать? Мать. Срочно нужна мать, и я тащу к себе белый халат.
— Позовите мать. Обязательно позовите мать.
Я обхватываю Павла за ногу и держу, никакими силами не отцепить меня.
Может это сделать только мать.
И она оказывается рядом.
Первое её движение — Павел. Его лицо. Его сочащийся кровью пиджак с левой стороны. Её руки — над ним.
— Прости. Прости?! Нет!
Она отрывает меня от Павла и отводит от машины.
— Можете не спешить, — говорит белым халатам.
— Это ваш муж? — спрашивают её.
— Фактически да.
Около нас оказываются милиционеры.
— Вы знаете, кто стрелял? — спрашивают мать. Она пожимает плечами.
«Скорая» с моим Павлом уезжает. Около красного пуха лежит мишка в полиэтилене.
— Вам придётся пройти со мной, — говорит матери милиционер.
— Обязательно, только сначала я помогу ребёнку и уложу его спать. Вы можете подождать в квартире. Это твой мишка? — Она поднимает и его, и портфель Павла, изо всех сил сжимает мою руку.
Дома раздевает меня, моет под тёплой струёй воды, вытирает, одевает в пижаму, укладывает в кровать, опускает на моё лицо свои руки.
И я пропадаю. И мне не снится ничего.
12
Первое, что слышу, проснувшись:
— Я вызвала тебя, чтобы сказать.
Утро не таит в себе прошлого, оно — начало, в котором только радость пробуждения :с жизни.
Я не хочу потерять это мгновение, пусть оно длится всегда. Натягиваю одеяло на голову, но и тут звучит, повторяется: «Я вызвала тебя, чтобы сказать».
Павла вызвала?
Павла?!
В одну секунду оказываюсь около двери. Почему-то мать сама оставила мне мою щель!
Вилен?! У нас дома, за нашим столом, Вилен?
Мать не знает, что убил он!
Распахиваю дверь — крикнуть это. Пусть он убьёт и меня, но я видел — он убил Павла! Мать не знает.
— Убийца должен понести наказание, — говорит мать будничным голосом, и я, схватившись обеими руками за дверь, удерживаю себя в комнате.
— Я не убивал, — говорит Вилен. Он сидит очень прямо, важный, вот сейчас начнёт отдавать приказания! — Ты не можешь инкриминировать мне…
— Даже если бы я не знала… ты себя выдал, я не сказала, что кто-то убит. — Не будничный голос у матери, такой, словно она совсем не спала. — Тебе осталась неделя. В течение недели ты будешь погибать, и смерть твоя будет мучительна. Если у тебя есть дела, успей сделать их. Ты свободен. Можешь идти. Я сказала всё.
— Я не убивал! — закричал он. Вскочил. И вдруг задрожал. — Что ты сделаешь со мной? Донесёшь?
— Ты же не убивал?! Чего же ты так испугался? — Насмешка прозвучала и погасилась усталостью. — Я наказываю убийцу. И уже сделала то, что считаю нужным. Убийцу найду не я — кара. И, если ты не убивал, тебе нечего бояться. А доносить… Не мой почерк. Тем более, что судьи — те же убийцы, вызволят… Нет, я сама разделаюсь с убийцей.
— Ты сказала, ты сделала. Что ты сделала? — побелевшими губами спросил он. В эту минуту губы не походили на червяке , так дрожали! Колыхались щёки, подбородок, pyки . протянутые к матери.
— Увидишь. А теперь выйди вон. Я опаздываю на работу.
— Я подвезу тебя. Мать встала.
Я не видел её лица, но Вилен вдруг пошёл к двери, пошёл не обычно, как идёт нормальный человек, а задом, всё время лицом к матери.
Хлопнула дверь.
Мать продолжала глядеть на эту захлопнувшуюся дверь. Теперь я видел её щёку. И больше ничего.
Как мне нужно было припасть к ней сию секунду! Но я чувствовал — нельзя. Никак нельзя её сейчас тронуть. Не мать, королева из сказки. Волшебница. Только не знаю, злая или добрая?
Сколько стояла она… но вот повернулась и пошла… в мою комнату. Я отскочил от двери. И, когда она вошла, я сидел на кровати.
— Хорошо, что ты уже встал. Сегодня последний день детского сада. Его закрывают на ремонт. Ты будешь готовиться к школе.
Так долго никогда не говорила мать, обращаясь ко мне.
— Павла застрелил Вилен, — сказал я, воодушевлённый тем, что она говорит со мной, — я видел.
Но она ничего больше не сказала мне. Через несколько минут хлопнула дверь квартиры.
Последний день детского сада тянулся бесконечно. Механически проживал я его, на самом же деле шёл за матерью.
Где она, что делает, я не знал. Но, видимо, своими способами она помогла мне — о Павле я не думал, совсем, словно Павла никогда не было, снова была только она, владычица, волшебница, колдунья. Бесстрашная. Ослепительная.
Она смотрит на меня… не видит…
Ни одной черты лица её не знаю, только глаза, одни глаза.
Иду за ней тенью, ловя её запахи: света, огня, стихов, музыки. А она идёт по дороге. Дорога слепит. Ноги её босы, по щиколотку в пыли. Клубок пыли катится за матерью живым существом. А может, это я?
Ни деревца по бокам, ни куста, ни дома, ни человека.
Куда идёт мать? Что это за дорога?
…Водопадом дождь. Мы стоим с матерью у подъезда, под щедрым козырьком, укрывшим много людей, всем им этим ранним утром надо идти на работу.
— Кто справку даст, что из-за дождя опоздаю?
— И машину не поймаешь… Когда нужно, нету… Мать вскидывает руки, поднимает лицо к небу.
И стена воды рушится, рассыпается нам под ноги.
Я вышел из детского сада в ту секунду, как часы показали пять. Не взглянул направо, куда мы ежевечерне шли с Павлом, кинулся влево, к подъезду.
Что гнало меня? Жажда встретиться с матерью? Надежда на чудо — Павел жив?! Страх перед Виленом? Страха перед Виленом не было, была жажда увидеть поскорее, что мать с ним сделала.
Лифт не работал, но я буквально взлетел на наш пятый этаж, в одну секунду открыл нашу дверь.
Матери нет.
