В школе, сидя за своим столом, Клэр достала блокнот и написала прописными буквами: «П.О.Д.У.М.А.Е.Ш.Ь.». Если ты ни на что не обращаешь внимания, ты не можешь превратиться в жестокого человека. Затем она перевернула страницу и на чистом листе начала составлять список имен: мисс Хэвишэм, тетя Спондж и тетя Спайкер, мисс Мин-чин, Урия Гип, Волдеморт, Спейп. Люди, которые позволили жизни превратить их в злючек, которых все ненавидели. Люди, какими никто не хотел бы стать.
Клэр никогда не составляла список потерянных «вещей». Если бы у нее хватило мужества для составления такого списка, она наверняка включила бы туда не все. Она бы сосредоточилась на ежедневных, мелких потерях, но это скорее всего сузило бы список до определения «Потерянные вещи, о которых я не знала, что они у меня есть». В начале стояло бы слово «молчание». Или, вернее, не молчание, а тишина, в которую она, ее мама, ее дом и все в нем были погружены теперь каждую ночь. Как только она выросла из колыбельных, сама тишина стала ее колыбельной.
В ее новой жизни ночь превратилась во время, когда нужно было прислушиваться, лежать без сна или в полусне, ожидая грохота сковородок, хлопанья дверями, музыки, скрипа половиц, когда кто-то ходил по той части дома, где ей нечего было делать. «Подумаешь» ночью не срабатывало. Ночью для Клэр, лишенной тишины, все имело значение.
Однажды ночью, примерно через неделю после того, как Клэр обедала одна в ресторане, она проснулась от какого-то звука, сразу не поняв, действительно ли она слышала что-нибудь, но уже точно зная, что в доме находится посторонний человек. Клэр вяло сползла с постели, прошла в коридор, затем вернулась, чтобы взять телефон. Если этот человек опасен, она сможет позвонить в полицию; помимо всего прочего, ей необходимо было держать знакомый предмет в руке — так ей было не совсем одиноко.
Пока она осторожно спускалась по лестнице, машинально минуя скрипучие места, звуки, которые доносились до нее, начали складываться в картину. Ей казалось, что она точно знает, что они означают. Она могла вернуться в свою комнату, но ей хотелось быть храброй. «Лучше знать, — подумала она, — а уже потом, узнав, решать, что предпринять завтра».
Хотя Клэр ожидала увидеть то, что увидела, потребовалось несколько секунд, чтобы она поняла. Перевернутая буква Т. Длинные темные волосы ее матери раскачивались в такт ее движениям. Издаваемый ею звук не был ни смехом, ни рыданием. Лежащий под ней мужчина вытянулся. Лунный свет из окна освещал его мускулистое бедро и лицо. Именно лицо привело Клэр в шок, она задрожала, как колокол, в который ударили, и ее затошнило. Серфингист с крыши Кохенов, тот самый, который помахал ей рукой. То, что она его узнала, делало все происходящее более реальным и ужасным.
Они ее не видели. Клэр попятилась и кинулась к задней двери. Рядом с дверью висела шуба ее матери, которая когда-то принадлежала бабушке. Она схватила ее и выбежала из дома. Холодный воздух ударил в лицо, пахло снегом, хотя небо было чистым. Клэр уронила телефон, надела шубу и уставилась на свой двор — забор, свисающие с дуба качели, а на небе — большая белая луна. Клэр не заплакала, просто села на землю в шубе, как белка или енот. Прислонившись спиной к дереву и не закрывая глаз, стала ждать утра.
Глава 7
Корнелия
Если вам придет в голову обсуждать вашу сексуальную жизнь в сырном магазине в Южной Филадельфии, немедленно отловите эту мысль и сверните ей ее тонкую, худую шею.
Почему?
Я вам скажу почему, можете быть в этом уверены. Но прежде я хочу заметить, что в общем и целом ничего не имею против сырных магазинов. Больше того, один в Южной Филадельфии я особенно люблю — тот самый, который фигурирует в этой истории. Причем так преданно и нежно, что он мне даже несколько раз снился. Пару лет назад, когда я сдалась под давлением общественности и начала заниматься йогой, инструктор попросил нас вообразить, что мы находимся в любимом, знакомом месте. Другие, по-видимому, отправились на берег моря, на ферму к дедушке и бабушке, но я устроилась между кругами пармезана, прекрасными белыми кусками моцареллы и гигантскими проволоне, свисающими с потолка, как боксерские груши.
Это вовсе не означает, что я дружу с работающими там людьми. Если честно, то я их всех и не упомню, потому что, как мне кажется, они постоянно меняются, причем все они близкие или далекие родственники и все одинаково милые люди. Говорят они о сыре, причем не только о сыре, но и об оливках, холодном мясе и паштете, причем с той комбинацией небрежности и страсти, которая обычно свойственна работникам справочных отделов библиотек. Здесь все со мной разговаривают на простом, незамысловатом языке. Это место совершенно не похоже на другие. Из Италии, Висконсина, Франции, Аргентины, Ирландии, Греции сыры попали прямо сюда, в этот особенный, ярко освещенный мир на Девятой улице в Южной Филадельфии, ко мне, если, конечно, я могу себе это позволить. Умом я понимаю, что такое же можно сказать о многих магазинах, что все это результат заказов и телефонных переговоров, но именно в этом магазине мое сердце верит в удачу.
Кроме этого раза. День после седьмого свидания. Меня угораздило войти в этот магазин с Линни, решившей именно в этот момент в своей раздражающей манере продолжить разговор, начатый за два квартала отсюда, нить которого она оборвала для того, чтобы ворваться в магазин и купить кепку прямо с головы витринного манекена. Манекен явно обрадовался, что удалось от нее избавиться.
Ладно. По причине, которая скоро станет вам ясна, предпочитаю изложить эту историю в третьем лице, чтобы увеличить дистанцию между ней и мной. Итак. Магазин сыров в тихий вечер. Двое мужчин средних лет за прилавком. Входят Линни и Корнелия. И тут трах-тарарах:
— Мне очень жаль, что секс с Мартином тебе не понравился, — чирикает Линни.
Мужчины средних лет сочувственно улыбаются Корнелии.
— Я не говорила, что секс мне не понравился, — шипит Корнелия.
Мужчина средних лет номер один говорит:
— Совсем не понравился. Секс не понравился совсем.
Корнелия возражает, но не визгливо (пока):
— Секс был нормальным!
Объемистая старуха, возможно, мать вышеупомянутых Мужчин средних лет, выплывает из задней комнаты магазина, чтобы сочувственно улыбнуться Корнелии.
— Нормальный? Чертовски скупая похвала, — вступает в разговор Мужчина средних лет номер два.
— Правда? — На Линни его слова явно произвели впечатление.
— Я совсем не то хотела сказать, — пытается вставить слово Корнелия, но никто ее не слушает.
— Он ничего не выдумал! — ревет объемистая женщина, тыча пальцем в грудь Мужчине средних лет номер два, как будто он безудержно занимался плагиатом многие годы, и больше она не может выносить этого ни секунды.
Ловко ухватившись за возможность повернуть разговор в другое русло, подальше от ее сексуальной жизни, Корнелия восклицает:
— Шекспир?
— Папа, — мягко поправляет ее Мужчина средних лет номер один. Голос его полон сочувствия, почти скорбный. Она не умеет читать, она не умеет говорить и она не умеет заниматься сексом — вот о чем он думает.
