Эльдон и Роберт пришли в Королевскую академию, где готовилась его новая выставка. Роберт порхал по галерее, раздавая указания развешивавшим картины рабочим, которые, впрочем, и сами прекрасно знали свое дело. Эльдон стоял в отдалении, рассматривая те из картин, которые уже заняли предназначавшиеся им места. Сейчас, когда после долгого перерыва ему довелось увидеть искусство его соседа, он понял, насколько оно великолепно и вместе с тем опасно.
Роберт Хилл всегда зависел от своей музы, которой неизменно оказывалась какая-нибудь молодая привлекательная женщина. Он находил ее, писал с нее картину, спал с ней и затем от нее избавлялся. Когда он хотел соблазнить какую-либо женщину, он приглашал ее позировать, рассчитывая, что внимание, которое он уделит ей в процессе работы, пробудит в ней взаимность.
Три картины, которые Эльдон сейчас рассматривал, были вдохновлены последней из таких муз. На первой она была представлена Еленой Прекрасной – напряженное тело и соски просвечивают сквозь свободную кисею, ярко-рыжие волосы распущены по плечам. Взгляд, полный притворной скромности, устремлен на лежащее на столе яблоко, красное и полупрозрачное, словно светящееся страстью. На второй та же самая модель была изображена в виде Медузы – там она пристально смотрела прямо на зрителя, словно никак не могла поверить, что Роберт способен изобразить ее с клубком змей на голове, что, уже устав от ее внимания, он хочет придать ей чудовищный и отталкивающий вид.
Эльдон невольно залюбовался, с каким мастерством и правдоподобием Роберт сумел передать змеиную плоть. Змеи были как живые, хотелось отойти от них подальше – не дай бог одна из них сделает внезапный выпад и нанесет смертоносный укус.
К моменту создания третьей картины Роберт, без сомнения, окончательно устал от этой музы. Может быть, его уже вдохновляла какая-нибудь другая, новая. На сей раз картина изображала утопившуюся Офелию, бесцветным призраком лежащую на дне пруда. Сквозь слой воды просматривались черты ее блеклого, как зимняя луна, лица, плотно закрытые глаза; бледные распущенные волосы причудливо переплелись с водорослями. Яркие, живые краски цветов на берегу подчеркивали бесцветность ее поражения. Когда-то она была такой же, как они, яркой и нужной художнику. Теперь все прошло. Она мертва и больше не нужна.
Сапфо
Поздним вечером Энни ужинает на кухне. Сегодня было много уборки, и она очень устала. Весь день она подметала, вытирала пыль, мыла лестницы и убирала комнаты. Начистила все серебро в гостиной и помыла уборную. Мистер Дашелл был в Лондоне, а миссис Дашелл вечером отправилась в гости, поэтому сегодня не пришлось помогать кухарке готовить ужин и прислуживать за столом. Но чтобы не сидеть сложа руки, Энни вымыла полы и вычистила камины, стараясь загодя переделать как можно больше дел на случай, если миссис Дашелл снова позовет ее позировать. Ей очень хотелось показать Тэсс, что она вовсе не намерена сваливать на нее свои обязанности, но у Тэсс сегодня был выходной, и она никак не могла оценить стараний Энни.
Энни сидит у кухонного стола и ест курицу с жареной картошкой и морковью. Последнее время из-за падежа скота они постоянно питались курами. Энни ест молча, не поднимая глаз от тарелки. В кухне тепло, кухарка двигается возле плиты, переставляя посуду, наливая воду для чая. Иногда она останавливается, словно застывает на месте. Статуя кухарки, тянущейся к полке за чайником. Энни наблюдает за ней. Движения кухарки, заваривающей для них обеих чай, напоминают медленную пантомиму.
– Тебе надо скоро выходить, – говорит кухарка, передавая ей кружку с чаем и садясь напротив нее. – Миссис Дашелл сказала – в девять часов, а она ведь не любит ждать.
Энни уже известно, насколько нетерпеливой бывает леди, когда ей приходится ждать кого бы то ни было.
– Не волнуйтесь, миссис, – успокаивает ее Энни. – Я не заставлю ее ждать.
– Не могу понять, почему она такая беспокойная, – продолжает кухарка, разгибая спину и массируя ее рукой. – Что бы она ни делала, она всегда потом жалуется. Иногда спускается сюда, ходит по кухне и все жалуется, жалуется, как ей не нравится туда ходить.
– Но все равно ходит, – говорит Энни.
– Но все равно ходит, – соглашается кухарка. – Похоже, она не слушает того, что подсказывает ей ее собственный здравый смысл.
Сегодня вечером Изабель отправилась на ужин к своей соседке, миссис Роберт Хилл. Она велела Энни явиться туда за ней к девяти часам. Это был предлог, чтобы не задерживаться в гостях, если ей будет там не очень приятно.
– Миссис, – спрашивает Энни, мелкими глоточками, чтобы продлить удовольствие, отхлебывая чай, – кто работал здесь до меня, на моем месте?
Кухарка, закрыв глаза, растирает себе плечи.
– Что?
Она морщится, так как нечаянно дотронулась до особо болезненного места – задней части шеи.
– Кто, – Энни наклоняется к ней над столом, – был здесь передо мной?
– Вообще-то никто. Мы обычно обходились тем, что приглашали уборщиц на пару дней. От случая к случаю. Миссис Дашелл как-то захотела нанять постоянную горничную, но потом благополучно забыла об этом. Так продолжалось больше года.
Открыв глаза, кухарка смотрит на Энни и улыбается.
– А потом появилась ты – на мое счастье. А то каждой уборщице, приходившей по одному разу, я должна была объяснять все с начала до конца. – Кухарка наливает им обеим еще чаю.
– Хочешь, я тебе кое-что покажу? – спрашивает она.
Прежде чем Энни успела что-нибудь ответить, кухарка достала с полки жестянку из-под бисквитов.
– Садись рядом, голубушка, – приглашает кухарка, подвинув стул поближе к себе.
Энни покорно пересаживается.
Кухарка снимает крышку с коробки. Внутри обнаруживается целая куча маленьких, размером с визитную карточку фотографий. Кухарка бережно достает их из коробки и раскладывает на столе ровными рядами.
– Вот это, – она стучит пальцем по одной из фотографий, – моя сестра.
Энни, наклонившись, внимательно рассматривает крохотную фотографию, на которой запечатлена застывшая в неудобной позе женщина с угрюмым выражением лица, одетая в темное домашнее платье и с чепцом на голове. Взгляд ее направлен прямо в объектив камеры, руки вытянуты по швам, словно приколоты булавками. Такие портреты малого формата обычно изображают портретируемого в полный рост, поэтому фигура кухаркиной сестры занимает почти все пространство фотографии, и только слева виднеется нечто, напоминающее ручку кресла.
– Когда ее снимали, голову поместили в специальный зажим, – поясняет кухарка, – чтобы она держала ее прямо.
– Она выглядит, – Энни подыскивает слово подипломатичнее, – какой-то взволнованной…
– Я сейчас коплю деньги на свою карточку, – говорит кухарка. – Правду ты сказала – не хотела бы я выглядеть так, как она. Но вот не могу решить, как я должна выглядеть. Может, лучше с книгой в руках, ты как думаешь? – Кухарка вопросительно смотрит на Энни. – Если бы я снялась, сидя в кресле с книгой на коленях, я бы могла сойти за образованную леди. Читать я не умею, но ведь по фотографии этого не поймешь, правда?
