К горлу снова подкатила тошнота. Если Ляфлер когда-нибудь узнает, что он — Саймон Гренвилл, а не Анри Журдан, он неминуемо окажется в опасности — точно так же, как и его сыновья.
Саймон не питал ни малейших иллюзий по поводу того, как далеко могли зайти радикалы. Он собственными глазами видел, как на гильотину отправляли детей, потому что их отцов признали предателями родины. Прошлой осенью наемный убийца пытался расправиться с Бедфордом прямо у его собственного дома. А в январе было совершено покушение на военного министра, когда тот садился в свой экипаж у здания парламента. Теперь в Великобританию хлынул поток эмигрантов: люди пускались в бега, опасаясь за свои жизни. Разве мог Саймон в подобной ситуации думать, что его сыновья — в безопасности?
Все вокруг знали, что Лондон полон доносчиков и шпионов, и совсем скоро там предстояло появиться еще одному тайному агенту.
Террор стремительно распространялся, завоевывая все новые пространства. И сейчас эта подколодная змея жестокого режима вползла в Великобританию.
Саймон опрокинул в себя половину виски. Он не представлял себе, как долго сможет вести эту рискованную двойную игру, сохраняя голову на плечах. Ляфлер жаждал получить информацию о военных действиях союзников как можно быстрее — до предполагаемого вторжения во Фландрию. А это означало, что Саймон должен немедленно вернуться в Лондон, ведь здесь, в Корнуолле, он не сможет узнать никакие чрезвычайно важные государственные тайны.
Но он был патриотом. Так что ему стоило вести себя крайне осмотрительно, чтобы не выдать врагам какие-либо сведения, действительно важные для союзнических войск. И в то же самое время Уорлок хотел, чтобы Гренвилл разузнал все тайны французов, которые только мог. Уорлок даже мог пожелать, чтобы Саймон вернулся в Париж.
Положение действительно было в высшей степени опасным. Но в конечном счете ему придется совершить то, что он должен сделать, подумал Саймон, потому что он решительно настроен защитить своих сыновей. Он умер бы за них, если бы это потребовалось.
Малышка снова заплакала.
И тут Гренвилл просто вышел из себя. Он швырнул бокал в стену, и тот разлетелся на мелкие осколки. Черт побери эту Элизабет, оставившую его со своим недоумком! Дав волю гневу, Саймон закрыл лицо руками.
А потом он заплакал. Он оплакивал судьбу сыновей, потому что те любили свою мать и все еще нуждались в ней. Он оплакивал Дантона и всех своих родственников, ставших жертвами гильотины. Он оплакивал тех, кого не знал: мятежников и роялистов, аристократов и священников, стариков, женщин и детей… Богатых и бедных, ведь в это жестокое время, когда преступлением считалась даже просто связь с теми или иными людьми, бедняки тоже могли пострадать, хотя были столь же невинны, как его сыновья. Саймон вдруг поймал себя на мысли, что оплакивает участь даже этого новорожденного ребенка, потому что у младенца не было ничего и никого на всем белом свете — точно так же, как у него самого.
А потом Гренвилл засмеялся сквозь слезы. У этого ребенка была Амелия Грейстоун.
Почему, ну почему она приехала на похороны, черт возьми?! Почему нагрянула в его дом? Почему она нисколечко, ни капельки не изменилась? Черт ее побери! Ведь все вокруг изменилось. Он сам изменился. Он уже не узнавал самого себя!
Саймон бранил Амелию снова и снова, потому что жил в темноте и страхе и знал: выхода нет, и свет, которым она ему представлялась, был иллюзией.
— Амелия, дорогая, почему ты собираешь мою одежду?
Со времени похорон прошло два дня. Никогда еще Амелия не была так занята. Она готовилась закрыть дом, и все ее мысли были сосредоточены на ближайших задачах. Откровенно говоря, начиная с заупокойной службы Амелию не покидали мысли о детях Гренвилла. Она собиралась навестить их и проверить, все ли в порядке.
Амелия улыбнулась матери, сознание которой на время просветлело. Они стояли в центре маленькой, пустой маминой спальни, единственное окно которой выходило на утопавшие в грязи газоны перед домом.
— Мы собираемся провести весну в городе, — с радостью в голосе произнесла Амелия. Но на самом деле поводов для веселья у нее не было. Она осознавала, что не хочет покидать Корнуолл сейчас. Живя за тридевять земель от дома, у нее не будет возможности утешить этих несчастных детей.
В коридоре послышалась тяжелая поступь Гарретта. Амелия застыла на месте, когда грузный слуга появился на пороге комнаты.
— У вас гость, мисс Грейстоун. Миссис Мердок из Сент-Джаст-Холла.
Сердце Амелии екнуло.
— Мама, подожди здесь! Что-нибудь случилось? — вскричала она, пробегая мимо слуги-шотландца и со всех ног устремляясь вниз по коридору.
— Она выглядит довольно подавленной, — бросил Гарретт вслед Амелии. Он не побежал за хозяйкой, потому что прекрасно знал, в чем заключается его главная обязанность: миссис Грейстоун почти никогда не оставляли одну.
Седовласая гувернантка в волнении расхаживала по парадному залу, мечась между двумя красными бархатными креслами, стоявшими перед необъятным каменным камином. По соседству с камином, на стене, над длинной узкой деревянной скамьей с резными ножками висел огромный гобелен. Каменные полы устилали старые ковры. В углу комнаты располагалось очень красивое блестящее фортепиано, окруженное шестью новыми одинаковыми стульями с позолоченными ножками и обтянутыми золотистой тканью сиденьями. Музыкальный инструмент и стулья Джулианне недавно подарила вдовствующая графиня Бедфордская.
Миссис Мердок пришла одна.
Амелия вдруг поймала себя на мысли, что в глубине души надеялась, будто гувернантка возьмет с собой грудную девочку. Ей так хотелось снова увидеть малютку, подержать ее на руках! Но огорчаться было глупо. Ребенку совсем ни к чему было разъезжать по холодной сельской местности Корнуолла.
— Добрый день, миссис Мердок. Какой приятный сюрприз! — поприветствовала Амелия гувернантку спокойным тоном, хотя горела желанием спросить, все ли в порядке.
Миссис Мердок бросилась к Амелии, едва та успела спуститься с лестницы, и залилась слезами.
— О, мисс Грейстоун, я — в крайнем замешательстве, мы все так растеряны! — вскричала она, схватив Амелию за руки.
— Что случилось? — взволнованно спросила Амелия, вне себя от страха.
— Сент-Джаст-Холл — в полнейшем беспорядке, — сообщила миссис Мердок, и ее второй подбородок задрожал. — Мы совершенно не справляемся!
Обняв гостью за плечи, Амелия почувствовала, что ту буквально трясет от нервного возбуждения.
— Проходите, сядьте и расскажите мне, что не так, — ласково, желая успокоить женщину, пригласила Амелия.
— Малышка плачет день и ночь. И теперь ее просто невозможно успокоить! Мальчики делают все, что душе угодно, — они просто на головах стоят! Не посещают классную комнату, не слушаются синьора Барелли, носятся по саду, словно невоспитанные уличные мальчишки. Вчера лорд Уильям взял лошадь — сам! — и пропал на несколько часов! А еще мы не могли найти Джона — как выяснилось, он забрался на чердак и спрятался! — Гувернантка снова сорвалась на плач. — Если бы дети так во мне не нуждались, я бы оставила это ужасное место!
