Без нее не могло быть праздника для этих людей Луны, ведь цыгане — лунный народ. Вот они и тянули время, гадая по ладоням, спитому чаю и кофейной гуще.
Постепенно город приспосабливался к их настораживающему, тревожащему присутствию, отреагировав на это испытанными мерами, то есть усилением полицейского надзора и строгостей в местах, где располагались таборы, а также на городских площадях, стоило там появиться цыганским шатрам. В прежние времена, и не такие уж давние, цыган брали бы под арест, сажали в тюрьмы, секли бы на перекрестках за нарушение закона, за мошенничество и воровство. Не сравнить с нынешней лояльностью: от них лишь стараются побыстрее избавиться, заставить их ехать дальше. Впрочем, никаких особо жестких мер не требовалось, ведь известно, что конечная цель не Авиньон, а деревушка Святых Марий, и что эти бродяги скоро сами отправятся на знойные равнины Камарга. Авиньон был лишь местом для недолгой стоянки перед долгим переходом на юг. Однако и за это короткое время можно было ознакомиться с обычаями этого мистического племени.
— В одной из ваших предыдущих жизней я много узнал о них от девушки по имени Сабина, — произнес Сатклифф, когда они пили вино на просторной террасе над оливковой рощей.
Блэнфорд кивнул.
— Я помню ее. Интересно, что с нею сталось. Поговаривали, что она бродит по миру с цыганами. — Блэнфорд хмыкнул. — Это было модно и романтично тогда, то есть перед войной.
Дело было не только в моде и романтике, ведь Сабина вроде бы приходилась родней знаменитому цыгану Фаа, вожаку западных цыган, который одним из первых получил право на въезд в Америку. Сатклифф вновь наполнил бокал и продолжал вслух вспоминать:
— В моих затуманенных вином мозгах сохранились воспоминания не только о ее необыкновенной нежности и ранимости, но и о наших с ней беседах. У меня было весьма смутное представление о цыганах. В смысле, как о народе, который преследуют только за то, что они не сидят на месте, не смешиваются с оседлыми нациями. Однако длинная сага о преследованиях — я даже представить не мог, как все это было… Но эти преследования сформировали и обтесали цыган, пока они не сделались твердыми как сталь. Теперь их уже не изменить.
Принц с большим вниманием слушал пьяные откровения Сатклиффа.
— Тем не менее, в Египте цыгане хитрые и лживые — имя этого народа очевидно восходит к слову gypt, то есть «мы». Если их, как вы говорите, нельзя изменить, то это потому, что они сами — олицетворение изменчивости. Они, как вода, могут принимать любую форму, но всегда остаются самими собой. Кстати, я сегодня беседовал с одним чиновником из мэрии, и он все удивлялся, что так много цыган собирается тут каждый год на праздник святой Сары. Они приезжают даже из-за «железного занавеса», как вы сами можете убедиться по некоторым кибиткам. Странный народ!
Несомненно, их компания тоже выглядела необычно, ибо они арендовали для экскурсии большой красный автобус с шофером. Идея принадлежала принцу, она осенила его, когда ему рассказали о скоплении на дорогах медленно передвигающихся кибиток, не говоря уж о столбах пыли, сопровождающих цыганские караваны, как неодолимый лесной пожар. Во-первых, автобус избавлял от тягот пути, во-вторых, в нем можно было ехать всей компанией. Надо ли говорить, что дорожные сборы, включавшие и заготовку корзин с отменными продуктами и винами, привели всех в отличное настроение. Принц же придумывал всякие забавные лакомства, чтобы раздразнить аппетит паломников — потому что теперь они воспринимали себя только так. В конце концов, у них была вполне конкретная цель — спросить у святой Сары, что им уготовано в будущем. Это путешествие всем «братством», так сказать, вдохновило самых словоохотливых из них (или попросту пьяниц?) на высокопарные монологи по любому поводу. Лишь воспоминание об исчезнувшей Сабине заставило ностальгирующего Сатклиффа забыть об обычаях и исторических традициях цыган, повествованием о которых он оживлял первую часть путешествия — по цветущим лугам горного Прованса. Но довольно скоро их сменили гораздо менее живописные равнины Камарга — страны болот, речек и озер, где полно мух и москитов, а также крепких коричневых бычков, выведенных специально для арен Прованса. В этих краях героем был здешний ковбой, gardien, в широкополом сомбреро и с трезубцем вместо скипетра. Пока беспорядочные колонны тянулись, поднимая пыль, к морю, надо было сохранять осторожность, ибо нечистые на руку цыгане нещадно воровали, а бродячие собаки дразнили быков и кусали лошадей — маленьких, белых, палеолитических, воспетых местными поэтами, которые всегда сравнивали их с дымом, летящим над землей, и который, в свою очередь, волнуется, словно синее море. Море же бьется о берег, словно вожделенный короной, увенчанный храмом Святой Сары.
— Вино тут чудесное, — сказал неутомимый двойник Блэнфорда. — Кажется, я слишком много говорю. Если так, то подмигните мне, ладно?
— Ладно. Кстати, лично я не считаю цыган такими уж таинственными. Просто ополоумевшие евреи. Утратившие способность делать деньги.
— Ну вот! — с несчастным видом произнес лорд Гален. — Теперь и вы, кажется, становитесь антисемитом. Я это чувствую. Почему бы нам не переменить тему?
Сатклифф налил себе еще вина и выпил.
Итак, они путешествовали, предавшись приятной истоме, легко обгоняя колонны смуглокожих «греческих», «египетских», «румынских» и «болгарских» цыган. У каждой группы были своя особая музыка и любимое занятие: «французы» предпочитали плести корзины, а «греки» лепить кухонные горшки и миски.
Некоторые кибитки поражали великолепной росписью, из них доносилась итальянская или английская речь. Вдоль дороги были раскинуты шатры, вокруг которых в голубоватой пыли лежали детишки, словно котята или щенки. Мало-помалу толпы цыган неотвратимо приближались к побережью, где маленькая церковь Святых Марий и Сары глядела на край берега, не позволяя забыть, что когда-то она была частью крепости, защищавшей здешние места от грабителей-пиратов. Что же до берега, то теперь он представлял собой один большой лагерь, как будто бы отпочковавшийся от каирского сука.[89]Здесь роились и отчаянно торговались, сбившись в единую толпу, разные народности, предпочитавшие разные песни — и слышался неизменный шум волн, набегавших на белый песок. «От сицилийской Мессины до Балтики, от России до Испании — всюду этих людей обращали в рабство, мучили, иногда убивали, ведь их жизнь не стоила ни гроша. Преследования продолжались чуть ли не до семнадцатого века. Сохранились свидетельства, что те, кто бывал в цыганском таборе и оказывал цыганам помощь, считались преступниками, и их могли казнить без суда и следствия». Блэнфорд вспомнил эти слова из какого-то разговора, возможно, как раз с Сабиной. Ее имя не давало ему покоя, словно назойливая муха. Действительно, что с ней потом произошло? Конечно же, как водится, по воле случая ему предстояло вскоре увидеться с нею и все выяснить!
Итак, небольшой автобус пробивался сквозь облака пыли, пока впереди не показалось побережье в обрамлении гор. Повсюду были лошади и повозки, за которыми внимательно наблюдали местные всадники, — они уже познакомились с цыганами и запросто ездили между шатрами на своих низкорослых белых лошадках. Здесь раскинулась настоящая ярмарка, которой предстояло завершиться службой в церкви и доставкой трех Марий[90]к морю — на больших деревянных платформах, украшенных цветами. Церемония эта всегда сопровождалась горячими слезами восторга и умиления. Потом вся процессия заходит в воду по грудь и словно бы плывет, окруженная эскортом из рыболовецких судов здешнего небольшого порта, тоже украшенных цветами в честь церемонии, и флагами.
