Заплакала Ирка уже на обратном пути, прижавшись к обочине напротив Пенягинского погоста. Ее затрясло от мелко и часто забившегося в ней испуга-озноба. Страх по-паучьи мохнатыми черными лапками обхватывал Иркино сердце, сжимая его до мучительной невозможности дышать.
– Господи, Господи... Богородица... – само собой зашепталось из Иркиных пересохших губ. – Прости меня и огради меня... и Сонечку мою... Я покаюсь, я все расскажу отцу Иллариону, только спаси и обереги, Богородица, миленькая, услышь...
Ирка только сейчас увидела и по-настоящему разглядела ясные лики Божией Матери, Иисуса и Николая-угодника на узкой пластинке-иконке, прикрепленной к приборной доске давно, по всеобщей и, скорее, безверной моде.
Богородица смотрела на Ирку понимающими добрыми глазами. Они по-маминому не осуждали и не корили. Они успокаивали, эти всевидящие глаза. Ирка потянулась к лику губами, и правой ладонью наткнулась на холодную твердость мобильного, лежащего на свободном сиденье. Богородица подсказывала Ирке, и та, схватив телефон, почти не глядя, на автомате, набрала Олега.
– Слушаю вас. Попцов.
– Олег, Олег, – заторопилась, шмыгая носом, Ирка.
– Ты где? Говори.
– Возле Пенягиского кладбища. На Волоколамке. Еду в Москву. От мамы.
– Да. Очень.
– Тогда так. Жми до нашего места на Патриарших. Буду там через сорок минут.
Ирка откинула мобильный, еще раз приложилась губами к иконке и закурила, жадно затягиваясь и не сразу выпуская дым.
Чудо, но ей стало легче. Хотя... нет... Ирка прислушалась к себе... Ей сделалось просто легко.
Глава 20
Возвращаясь в офис после разговора с Иркой, Олег расспросил Мишку, но тот ни о каких чеченцах даже не слышал.
– Да я сам во все это верю с трудом... Славка же вся из рафинада, – как бы сам с собой рассуждал Олег. – Тебе не кажется?
– Нет, – коротко ответил Мишка. – Она, как фанера.
– Какая еще фанера, капитан? – Олег назвал Мишкино послечеченское звание.
– Пятислойная. Спрессованная.
– Щупал, что ли? – Олег умел быть циничным.
– Глазами.
– Но что-то ты все-таки не доглядел, психолог, не доглядел. Поэтому приказываю: усилить наблюдение. Усилить, Водорезов.
– Слушаюсь.
Остановившись у входа в офис и выключив зажигание, Олег внимательно посмотрел на телохранителя:
– Пятислойная, говоришь?
– Говорю, – кивнул лобастой, с коротким ежиком волос головой Мишка.
Уже из кабинета, жадно хлебнув только что приготовленный секретаршей кофе, Олег позвонил Ярославе:
– Ты где?
– В World Class’е.
– Фитнесуешься?
– Какие проблемы, дорогой? – перевела разговор Ярослава, понимая, что муж просто так звонить не станет.
– Есть предложение.
– Слушаю внимательно.
– Давай отметим твою «Белую вспышку». Мне ее сегодня Макаров нахваливал. Говорит, в самолете читал...
– Где?
– Да я бы за «Марио»...
– Новое?
– Нет. Старое. Я – консерватор.
– Либеральный? – подначила Ярослава.
– А ты будто не знаешь.
– Знаю. Согласна. Во сколько?
– В двадцать ноль-ноль. Я закажу. Встретимся у входа. Как всегда.
– Слушаюсь, – скопировав Мишку, отключила мобильный Ярослава.
Глава 21
К вечеру на Москву лег снег. Недолгий. Пробник. Он сразу же ощутимо привнес в сложную замесь городских ароматов свою, принадлежащую только ему, снегу, ноту. Его быстро сметали с дорог колеса автомобилей, а с тротуаров – ноги идущих людей. И тем не менее он лег. Лоскутно мерцающий. Белый. Вкусный.
– Ничего такого не случилось. Просто ночью выпал первый снег, – рассматривая меню, задумчиво произнесла-напела Ярослава.
– Откуда это? – не поднимая глаз от своего меню в тяжелом кожаном паспарту, спросил Олег.
– Да с твоего какого-то безымянного диска. В твоей же машине.
– А-а... вспомнил. Это мне Лев Лещенко дал.
– Это не важно, – сказала Ярослава. – Простые слова, простым голосом, и вдруг ответная импрессия. Ничего такого не случилось, просто ночью выпал первый снег, – повторила она и без перехода сказала: – Я возьму моцареллу, помидоры бычье сердце, рыбу и все это под сассикай. Букет черной смородины с мятой, полагаю, смягчит остроту нашего разговора о Строговой... Ирине Михайловне? – достреляла рожок Ярослава. – Ты ведь ради нее затащил меня в это логово?
– Я буду говядину по-тоскански с белыми трюфелями. И водку. Не трогай ее, Славка. Не трогай.
– Вот так и сразу?
– Ты знаешь меня.
– А ты меня? – Ярослава откинулась в кресле.
Она знала, что смотрится хорошо. Она умела чувствовать это. Французы, молодцы, придумали о таких, как она, тонкого сложения женщинах определение «fausse maigre». Обманчивая худоба.
Сразу же после звонка Олега Ярослава, почти телепатически разгадав истинную суть разговора, все оставшееся до двадцати ноль-ноль время посвятила себе. Массаж, косметологический кабинет, тончайше исполненный макияж и, наконец, не совсем даже обычная укладка волос. Инна Терзийская, в график которой она врезалась как ледокол, разломав его пятикратно увеличенной оплатой, сотворила ей нечто подобное моделям Bottega Veneta, или а-ля «Тимошенко», плотно переплетенной косой, как светло-золотым кованным из волос обручем, охватив голову.
Оттенила она ее изящной, купленной все в том же бутике Bottega Veneta на Рублевке, двойкой: однобортный жакет-пиджачок на четыре пуговицы с накладными карманами и стоечкой-воротником к сексапильно расклешенной юбке до колен. Легко подобрала под нее темные колготки Woldorf, с поддерживающим эффектом от щиколотки до бедра. Такого же цвета туфли с оплеткой Vernie Sandal на высоком каблуке. И, наконец, сумка. Крокодиловой кожи.
