Поддерживая старика под локоть, Мисако проводила его до кельи. Переступив порог, она вздохнула, обводя взглядом стены. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. Все та же мрачноватая торжественность, аромат благовоний, строгие лица предков смотрят с портретов. В любое время суток комната выглядела так, словно принадлежала к другой эпохе. Единственное узкое, вытянутое горизонтально окошко находилось высоко на стене напротив расшатанной раздвижной двери. Послеполуденное солнце отбрасывало на потертые татами косой широкий луч янтарного света, в котором плясали тысячи крошечных пылинок, и их танец, живой и веселый, не вязался с суровой обстановкой кельи.
Мисако подошла к стенному шкафу, вытащила темный клетчатый футон и расстелила на циновке. Обернутый шелком ящичек в нише токонома невольно притягивал взгляд. Как же, должно быть, важен для деда прах неизвестной женщины, если он держит его при себе.
— Постарайся уснуть, — ласково сказала Мисако, помогая старику улечься.
Он выглядел усталым и как будто съежился. Молодая женщина заботливо поправила легкое стеганое покрывало, задержавшись на коленях у постели.
— Спасибо, Мисако-тян, — прошептал дед. Она невольно улыбнулась, услышав детское уменьшительное обращение. — Завтра побудь дома, отдохни как следует, а в понедельник утром приходи. Пораньше, в пять часов.
— Как, в понедельник? — удивленно воскликнула Мисако. Она думала, что обряд назначен на завтра. — В понедельник я должна уезжать обратно в Токио…
— Что такое один день по сравнению с целой жизнью? Завтра неблагоприятный день для заупокойной службы, а в понедельник будет удобно, потому что в музее выходной и нам не придется спешить. Еще не хватало, чтобы посторонние задавали вопросы. Попроси у матери машину, не стоит привлекать внимание по пути в сад. В этом городе слишком много праздных зевак.
— Как все странно… — вздохнула Мисако.
Старик уже закрыл глаза. Она тихо задвинула за собой сёдзи и направилась в кухню.
Цветы для бабушкиной могилы стояли в ведерке с водой возле двери. Тэйсин оставил на кухонном столе бамбуковую вазу и ножницы. Мисако принялась составлять букет, временами останавливаясь и размышляя о затее деда. Нет сомнения, что он все тщательно продумал заранее. Еще бы! Иначе зачем бы она положила в чемодан траурную одежду — если, конечно, тот дар, о котором говорил высокий монах, в самом деле существует. Стало быть, знала в глубине души, что ей предстоит…
Закончив, Мисако аккуратно завернула обрезки стеблей и листьев в газету, раздосадованная, что не в силах контролировать собственный разум.
— Это ужасно, — вырвалось у нее. — Просто сумасшествие какое-то.
На кладбище она вошла через заднюю калитку. Дорожка вела мимо старых сосен, памятники стояли по обе стороны, некоторые участки были порядком замусорены остатками ритуальных приношений. Могильный камень рода Танака, высокий и узкий, с именем, выгравированным изящными иероглифами, был украшен семейным гербом в виде цветка сливы.
Рядом уже ждали старинное деревянное ведро с водой и бамбуковый черпак — Тэйсин и об этом позаботился. Мисако поставила цветы и стала зажигать курительные палочки. Привычный ритуал, она проделывала его сотни раз, но сегодня сосредоточиться на молитве оказалось трудно. Мысли то и дело возвращались к деду, перед мысленным взором возникали его прикрытые сморщенные веки и кустистые седые брови. Он совсем стар, подумала она, словно обращаясь к покойной бабушке, и вовсе не так здоров, как хочет показать…
Мысль оборвалась, словно натянутая струна. Оборачиваться не было нужды: Кэнсё появился у могилы и в сознании молодой женщины в один и тот же момент, все равно как если бы похлопал ее по плечу. Поддавшись внезапному приступу гнева, она сделала вид, что не заметила монаха, и невольно поежилась от невежливости своего поступка.
— Простите, что потревожил вас, — удивленно произнес он после неловкой паузы.
Мисако обернулась.
— Вы хотите поговорить о предстоящей церемонии в саду Симидзу, не так ли?
— Да, — ответил Кэнсё, пораженный явной враждебностью в ее голосе.
— А вы сами что об этом думаете? — Мисако взглянула монаху в глаза.
Он слегка смутился под ее взглядом, потом произнес с низким поклоном:
— Я глубоко уважаю мнение вашего дедушки и рад помочь ему всем, чем могу.
— Он ведь рассказал вам, что случилось со мной в детстве в том саду, правда?
— Да, — кивнул монах. — Мне очень жаль, если вам это неприятно.
Мисако снова отвернулась к могильному камню.
— Тогда я была еще совсем маленькой, — объяснила она. — Все могло быть лишь игрой воображения. Боюсь, дедушка придает слишком большое значение фантазиям ребенка.
— Вы на самом деле считаете то происшествие фантазией? — спросил Кэнсё.
Голос его прозвучал спокойно и вежливо. В первый момент Мисако не знала, что ответить, и робко взглянула на собеседника снизу вверх. Монах улыбался, сцепив руки за спиной, но в его сутулой журавлиной позе угадывалась какая-то трогательная беззащитность.
Мисако опустила глаза, глядя на землю под ногами, усыпанную сосновыми иглами. Потом, залившись краской, отвесила низкий поклон.
— Кэнсё-сан, извините меня, пожалуйста, за грубость. Мое поведение непростительно. Иногда я совсем теряю контроль над собой.
Потупившись, она машинально ковыряла землю носком туфли.
— Вам не за что извиняться, Мисако-сан. Я хорошо понимаю ваши чувства, но раз уж дедушка так решительно настроен, может быть, мне удастся помочь вам обоим?
Вздохнув, Мисако покачала головой.
— Наверное, вы разбираетесь в таких вещах лучше, чем кто-либо другой, и все-таки я не вижу, чем вы могли бы помочь. Да, у меня порой случаются видения, и я знаю, что это ненормально, плод больной фантазии.
— Не могли бы вы рассказать мне про ту девушку в саду?
Закусив губу, Мисако попыталась оживить полузабытые воспоминания.
— В тот день мы с подружкой рисовали на берегу пруда… Я подняла голову и заметила молодую женщину, которая появилась словно бы из ниоткуда. Никого не было, и вдруг она сидит на мостике — на корточках… И еще… что-то было привязано у нее к спине, будто младенец. Потом она наклонилась вперед и опрокинулась в воду, головой вниз.
— А подружка тоже ее видела?
— Нет.
— Ваш дедушка полагает, что это не просто фантазия.
— Только теперь, — усмехнулась Мисако, — а тогда они говорили, что я все выдумываю.
— А тот случай — когда вы узнали о смерти отца?
— Похоже, вы всё про меня знаете.
Монах смущенно почесал бритую голову.
— Прошу прощения. Конечно, подробности вашей жизни меня не касаются…
— Извините, — поклонилась Мисако. — Я чересчур болезненно реагирую на некоторые темы. Вы спрашиваете с добрыми намерениями, я понимаю.
