Утолив знакомые только путешественникам голод и жажду в таверне на рыночной площади, Иоганн направился к собору. Он чувствовал себя как нельзя лучше после обильного завтрака, доброго вина, под блеском ясного солнца и в окружении журчащей воды. Наполнившись глубоким счастьем, Гутенберг решил для себя, что и весь этот день сложится для него счастливо. Помимо прекрасного расположения духа, у молодого человека имелись и более веские причины для оптимизма и веры в успех своего путешествия. Судьба вручила ему один из ценнейших своих даров: возможность учиться у человека, лучше всех знающего секреты ксилографии, гравировки и письма, — аббата Лауренса Янсзона, известного под прозвищем Костер,[28]поскольку он еще в юные годы занял должность пономаря при соборе.
Костер, родившийся в 1370 году, был в то время уже мужчиной почтенной внешности. Он ходил в просторной складчатой рясе, покрывавшей его от подбородка до щиколоток, на голове носил треуголку, а шею его закрывал широкий меховой воротник, так что для лица оставалась только узкая щелочка. И все-таки его ясные светлые глаза выделялись на лице так, как будто бы горели своим собственным светом. Увидев Костера, Гутенберг простерся перед старым аббатом ниц — то была спонтанная реакция, проистекавшая от истинного уважения и ничего общего не имевшая с нормами этикета. Затем молодой человек представил старцу свои верительные грамоты из Страсбурга и выразил глубокое восхищение заслуженной славой мастера. Костер, человек простой и скромный, сильно смутился и попросил Гутенберга поскорее встать. Вообще-то, старый клирик вполне заработал такое поклонение, и чтить его был обязан любой гравер.
С тех пор как Лауренс монашком пришел в собор, он выполнял любые, даже самые мелкие и презренные, работы с величайшей ответственностью: он начал свой путь с изготовления свечей. Он поочередно отливал все свечи, необходимые для религиозных служб или для освещения. На этой первой работе юноша опробовал себя в качестве формовщика: формы для свечей он делал из глины, а из оставшегося воска лепил разные фигурки. Пребывая в убеждении, что ему никогда не постичь человеческой души без знакомства с простыми людьми и их повседневным трудом, Костер порешил сложить с себя ризы и заняться самыми разными мирскими делами: он был поденщиком и делил с крестьянами тяжкие работы, зарабатывая черствый хлеб насущный; он держал таверну самой скверной репутации — там он познал душу преступников, нищих духом, топивших свои печали в алкоголе, познал отчаяние бессонных и продажность власть имущих, которые покупали услуги преступников и использовали для своих целей нищих духом и отчаявшихся. Он служил офицером в городской гвардии и дослужился до капитана. Он работал казначеем, плотником, кузнецом, ювелиром, плавильщиком, гравером. Он был учеником и был учителем. Когда руки его сделались заскорузлыми, обветренными и сильными, когда душа его познала нужду, страдание и безнадежность, общие для большей части бедняков, — только тогда Лауренс решился вновь вернуться в церковь, чтобы выглядеть как монах, каковым он никогда и не переставал быть.
Снова оказавшись в соборе, Лауренс Костер занялся распространением Слова среди людей неграмотных: он печатал гравюры, иллюстрировавшие библейские сцены. Костера всегда поражало, что лучшие картежники из его таверны не могли разобрать ни буковки, — что не мешало им прекрасно разбираться в цифрах и символах. Получалось так, что, если Костер хочет достучаться до тех, кто больше всех нуждается в Слове, он должен прибегнуть к изображению. И тогда Лауренс Костер создал карточную колоду, в которой все языческие символы заменил священными образами: вместо шпаг были кресты, вместо короля он изображая Иисуса, вместо дамы — Богоматерь и так далее, с заменой всех обычных картинок на библейские.
В те времена карточная игра находилась под запретом почти во всех крупных городах Европы: в 1310 году она была объявлена незаконной в Барселоне, в 1337 году — в Марселе, чуть позже то же случилось в Венеции. Власти Харлема неоднократно пытались преследовать картежников, однако эти хитрецы всегда отыскивали места для подпольной игры. Колода Костера работала в этой ситуации весьма странным, парадоксальным образом: теперь уже не картежники избегали установленных норм морали, а сама мораль контрабандой проникала в их отравленные души. Путешественники изумлялись, видя, как завзятые шулеры в голос призывают Иисуса, Марию и Иосифа, кидая на стол их изображения.
Но если вопрос о нравственной пользе от колоды Костера остается спорным, истинно то, что эти карты отличались небывалой красотой. В отличие от грубых обыкновенных колод карты монаха являли собой произведение искуснейшего художника. Они выглядели ничуть не хуже, чем его гравюры на стенах дворцов и церквей, — вообще-то, они были даже лучше.
Изготовление таких карт шло в несколько этапов. Вначале Костер с помощью резца гравировал изображения на деревянных дощечках размером с обычную игральную каргу. Когда набиралось сорок дощечек, Костер делил их на четыре группы по десять и покрывал чернилами собственного изготовления. Затем накладывал дощечки на плотную хлопковую бумагу и прижимал прессом, устройством своим напоминающим виноградный жом. Когда мастер вынимал бумажный лист, на нем чудесным образом оставались изображения десяти карт. Костер обрезал лишнее остро отточенным шарнирным ножом. Потом он повторял ту же процедуру еще три раза, и вот колода готова. Пользуясь этим методом, Костер в один день мог изготовить несколько десятков колод. Конечно, это было лишь начало: такая несложная технология позволяла ему не только печатать карты и копии со знаменитых картин, украшавших церкви и дворцы, но и сделать их легкодоступными для простого люда — такие гравюры стоили всего лишь несколько медяков.
Лауренс Костер принял Гутенберга в ученики и был для него хорошим учителем. А Иоганн сумел заработать доверие голландского монаха своим талантом, но главное — своей готовностью к работе: новый немецкий ученик казался неутомимым. Он мог проводить весь день за работой и учебой, мог сутками не спать. Чем больше прилежания выказывал ученик, тем больше секретов узнавал: Костер обучал его новой технике, прежде никому не известной. Иоганн чувствовал себя по-настоящему избранным. При этом ученик из Майнца подозревал, что старый Лауренс Янсзон Костер до сих пор таит свой главный секрет, который решил не открывать никому. И Гутенберг положил себе не уезжать из Голландии до тех пор, пока не вызнает последнюю из тайн граверного мастерства.
18
Заметив, как болезненно отреагировал Гутенберг на его последнее обвинение, Зигфрид из Магунции продолжил бить в ту же рану.
— Господа судьи, перед вами всего лишь мелкие воришки, и ничего больше! — возопил прокурор.
А потом он встал напротив Иоганна, указал на него вытянутой рукой и трагичным голосом, почти срываясь на рыдание, объявил:
— Этот человек не только забрал у меня единственное, чем я владею, — мое скромное ремесло переписчика; нет — он не колеблясь присвоил себе труды и инструменты голландского мастера Лауренса Костера, который принял его в своем доме, предоставил кров и еду и обращался с ним как с любимым учеником.
