Также заинтересовало его известие о том, что Дарий казнил афинского стратега-перебежчика Харидема. Свершилась его судьба. А ведь это старый враг. Александр когда-то сам требовал его выдачи у Афин в числе 10 зачинщиков, подбивавших эллинов на восстание против него. Тогда умница Фокион, покровитель Таис, уговорил Александра отказаться от этого требования. Да, это было в разрушенных Фивах.
Какая непростительная ошибка — разрушение Фив! На нем настояли тогдашние союзники Александра, претерпевшие многие бедствия от своего могущественного соседа — Фив. Ведь чаще всего самая непримиримая вражда происходит именно между ближайшими соседями. И хотя говорят, что без ошибок жизнь была бы скучной, лучше бы он не совершал этой ошибки. Весело не стало, а прославленного города нет, и он до сих пор сожалел о своем незрелом решении.
А Харидем от судьбы так и не ушел. Александр требовал его ссылки в одну из многочисленных афинских колоний, — так поступают в Элладе с политическими противниками. Потом, когда времена меняются и противоречия сглаживаются, изгнанники возвращаются домой. Персидский царь поступил по-другому — послал туда, откуда не возвращаются никогда. Интересно, за что? Наверняка персы интригами приблизили конец Харидема, избавились от конкурента. Тем хуже для них — одним толковым полководцем стало меньше. Такова ненадежная судьба наемника-чужестранца. Все зависит от милости хозяина. Потому и лучше ни от кого не зависеть. Быть самому Хозяином!
Фокион, лидер промакедонской партии, пока имеет вес в Афинах. Демосфен, его политический противник, затих, но, конечно же, только ждет своего часа. Он задавал тон на афинской агоре в предыдущее десятилетие, клеймил своими филиппиками отца Александра, не гнушался обзывать Александра дураком, призывая афинян бороться против усиления Македонии. Естественно, потому что, пока Македония не стала сильнейшим государством в Элладе, в ней господствовали Афины.
С афинян — Фокиона и Харидема — мысль Александра невольно перескочила на прекрасную афинянку. Она рядом, а он даже не может позволить себе видеть ее каждый день. Тоже испытание судьбы. Судьбы по имени Гефестион. Сегодня у повозки с гордиевым узлом, как она переживала за него, за его уверенное будущее… Итак, следующее.
Тут ему доложили о посольстве из Афин. Фокион во главе, надо же! Вот мы и вернулись на наши круги, вот круг и замкнулся. Царь усмехнулся шутнице-судьбе и велел просить.
Фокион не изменился, такой же солидный, проницательный, сдержанный. Просит за наемников-эллинов, захваченных при Гранике, которые сейчас работают на македонских серебряных рудниках. Ну, уж нет, пусть еще поработают, рано менять гнев на милость, не то уважать перестанут. Фокион умен, он понимает это, отказ Александра его не удивил. Да только ли за этим он здесь? Это им тоже ясно без слов. Александр послал за Таис, желая устроить ей приятный сюрприз.
Ее кудрявая головка появилась в дверном проеме, ясные серые глаза с надеждой взглянули на Александра. Ох, уж эти глаза… Ему вдруг стало грустно разыгрывать ее, надоел иронический тон в их общении, сделавшийся постоянным.
— К тебе гость из Афин, — просто сказал царь и указал рукой на Фокиона, стоявшего в глубине шатра. Таис только вскрикнула и бегом бросилась к нему на шею. Фокион заключил ее в объятия и рассмеялся таким же молодым и счастливым смехом, как и Таис.
Александр, наблюдая этот восторг, понял, как приходится Таис сдерживать свою непосредственную искреннюю натуру, играя ту роль, которую он ей навязал. Ему стало стыдно и грустно. Что-то похожее на ревность шевельнулось в нем, когда он увидел эти родственные объятия и эту вырвавшуюся на свободу радость. Ревность? Нет, скорее, досада… Он в странной задумчивости смотрел на жизнь, в которой был чужим. Таис теребила Фокиона, задавала вопрос за вопросом, еще не дослушав ответ, и смеялась над своей бестолковостью. Фокион, помолодевший на 20 лет, жадно вглядывался в ее глаза, ловил и целовал ее по-афински преувеличенно жестикулирующие руки.
— А ведь я не один, — спохватился Фокион. — Геро со мной, тебя навестить.
— Геро! Где она?! — подскочила вмиг побледневшая Таис.
— Пошла к тебе, вы, наверное, разминулись.
Таис, едва дослушав, метнулась к выходу и столкнулась там с Геро. Они упали друг другу в объятия и зарыдали, как по команде.
Александр сначала наблюдал этот взрыв чувств, открыв рот, потом заерзал на стуле, озабоченно переглянулся с Фокионом, у которого глаза тоже были на мокром месте. Александр физически не мог выносить искренних, горьких слез. Мать Олимпиада знала об этом и иногда добивалась своего таким путем. Конечно, это были слезы радости, но не только — из Таис сейчас выливалось глубоко спрятанное страдание. Несмотря на свою мужскую ограниченность, Александр догадался об этом. Он поднялся, подошел к обеим, обнял. Геро, как более подготовленная к ситуации, уже начала улыбаться сквозь слезы. Таис же совершенно потеряла контроль над собой и рыдала горько, как в далеком детстве. Александр вспомнил ее вопрос в Эфесе: правда ли, что детское горе самое ужасное? Со скорбно сведенными бровями, распухшими губами, она казалась ему той несчастной одинокой девочкой, не способной понять, почему жизнь так жестока к ней. Александр сжимал ее все сильнее, покачивал из стороны в сторону, как укачивают детей, и шептал слова утешения. Он слился с ней, разделяя ее страдание. Таис начала успокаиваться в тот же миг, как поняла, кому принадлежат эти тепло и нежность. Он слегка встряхнул ее, и она подняла глаза. Глубокий и бесконечно грустный взгляд его как будто говорил: «Тебе так плохо со мной…» А губы улыбались и говорили совсем другое. Она, наконец, совсем вернулась к действительности, обнялась с Геро, смогла говорить и чувствовать по-разному и разное, и осознала свалившееся на нее счастье.
Александр же, когда Таис с гостями ушла к себе, послал за Гефестионом. Тот вошел, на всякий случай отдал честь, но, увидев, что они одни, удивленно вскинул брови. (Александр любил, когда он так делал.)
— Если ты насчет проверок, то я еще не закончил. Был только в двух илах: Плеона и Ксанфа. Ты же сказал, до вечера нужно…
— Я хотел тебя видеть.
— Мы же виделись два часа назад…
— Это было два часа назад, и я соскучился за два часа…
Гефестион в легком смущении отвел глаза, изучая узор ковра на полу шатра, а потом все же тихо рассмеялся.
— Что вдруг за сентиментальность, тебе не свойственная?
Александр сидел, подперев рукой подбородок, и посмеивался уголками губ.
— Сентиментальность свойственна всем. Получил сейчас урок…
— Что за урок?
— О том, что все невечно, зыбко, непонятно и неподвластно…
— Ага. — Гефестион явно ничего не понял.
— Урок еще очень свеж, не осел в голове и не сложился в четкие выражения. Другими словами, я забыл, что ты — не само собой разумеющееся явление, навсегда мне принадлежащее. Я так к тебе привык и разбаловался, что перестал осознавать твою уникальность и ценить то счастье, которое ты мне даришь. Немножко понятно? — Александр неуверенно поднял глаза, он был смущен патетикой момента.
