А Сонечка моя — его дочка, получившаяся из-за насилия надо мной за кулисами за один день до авторского воплощения учителем литературы Берманом произведения писателя Декамерона на сцене «Виноградаря». И скрыть это от мамы я не сумела, больше не от кого было, придумать, от кого будет мое дитя. Мама пошла тогда и плюнула на отчимову могилу, а ребенка, сказала, будем оставлять и воспитывать сами.
С Красных Ворот мы отвалить решили с Зеброй вместе, в том разрезе, что мысль эта в голову нам пришла одновременно после случая с фальшивыми баксами, за которые пострадали, а не должны были по правилам хорошего тона. Но тут на принцип я больше пошла, потому что оснований было на самом деле больше разругаться и уйти только у Зебры, а не у меня и у неё вместе.
Купили нас с Дилькой в тот вечер по одиночке, на разные места отдыхать, но платил один и тот же клиент, за две тачки бабки отдал, по полтиннику туда и сюда, за себя и за друга. И поехали: я на баню с тем, кто платил, а Дилька — на квартиру с другим. В бане получилось лучше, чем всегда, потому что был редкий случай: одна баня, один он и одна я. И всё. Ни жратвы, ни бутылок, ни друзей других потрахаться на халяву. А сам парился, как будто по-настоящему решил здоровье поправить: с веничком, запаренным из березовых веток, в шапке войлочной, с эвкалиптом, пар по градусу отмерял, по науке, сам трезвый, как гвоздь стальной, и настороженный. Со мной разговаривал вежливо, так, что я даже засомневалась, что голая буду, а не в купальнике. Подумала, извращенец, и ошиблась. Ничего общего, ни намека на любое отклонение, кроме непривычного режима поведения с девчонкой для отдыха. Мне-то что, мне ещё лучше, если нет подвоха, хотя хуже, если нет никакого алкоголя для банного куража, мне даже немного жалко стало, что все тихо вот так пройдет, без малейшей паники, дурных анекдотов и щипков за жопу до и после. Не подумайте, что это от испорченности я так говорю, просто, действительно, непривычно очень и поэтому непредсказуемо — отсюда страх присутствует.
В общем, я разделась без приглашения и к нему в парную отошла, где он раздул уже градус до нормы крепкого здоровья. Первое, что сделал этот странный человек — схватился руками за пах и прикрылся. Ну, загадка помаленьку стала раскрываться — поняла я, что он имел в виду этим жестом: купил женщину за деньги первый раз в жизни и не смог перебороть стеснения. И ещё я поняла — не от того, что женщина голая или секс, или незнакомы и сразу. А оттого, что он натурально произвел покупку товара и теперь ему неловко из-за этого, что может делать с ней, с женщиной, то есть, всё, что ему пожелается, кроме анала, о котором мамка всегда на всякий случай предупреждает, и сколько отдельно ещё за это, если девушка согласна будет, надо добавить. А красноту ему было скрывать свою как раз в бане удобно, где и так все вокруг красное и жаркое. И я сообразила, зачем он такой тип отдыха выбрал — для маскировки совести. Правда, он сразу опомнился, почуял, что сам себя выдает, и руки от паха отвел, открылся весь и сделал вид, что сосредоточивается на изготовлении верного пара. Только тогда я успокоилась окончательно, расслабилась и решила сама сдвинуть дядьку с мертвой точки.
Этот самый у него не то, чтобы болтался и не то, чтобы торчал дыбом вверх или вперед, но никак не определялся с местом четкой дислокации, вздрагивал с неритмичными синкопами, про какие говорил отчим Валерий Лазаревич, когда подкладывал под меня в качестве героини музыку авангардного композитора Пуленка, ненадолго задерживался в самых разных точках вертикали и не фиксировал по этой причине своего отношения к моей обнаженке. А время дядькино истекало, и мне стало жаль его незакаленной совести. Я подкралась к нему сзади, приобняла за таз и развернула на себя. Он дрогнул, но не возразил такому развитию парки. Потом я ласково взяла губами и показала, что получается, если таким образом. Он прикрыл глаза и постарался закрепить мужество насколько долго получится. Но крепкости ему не хватило, вмешалась, все-таки, неуверенность в себе самом, и он, не открывая глазниц, выпустил заряд своего страха так, что я не успела отпрянуть. Тут же первым делом сам побежал под душ, чтобы, не дай Бог, не объясняться по факту недодержки.
Когда я вышла вслед, похлестав себя брошенным веником, он уже был почти одет, но все ещё красный. Я вопросительно посмотрела на него, и он сказал:
— Мне, к сожалению, пора, а вы побудьте сами теперь, попарьтесь. И вот еще… — он положил на стол полтинник баксов и быстро пошел на выход. Не оглядываясь, добавил в дверях уже: — Это для вас лично, до свиданья.
Я купюру подобрала и огорчилась, честно опять — не было удовлетворения от этих легких денег и радости: ни в сердце, ни в душу отдача не получилась, потому что и не отработала по-настоящему и, подумала, что от меня ему удовольствие было тоже картонное, не сумела разжать до конца, вытащить его распаренное тело из задумчивости и подозрительного испуга, в общем, говном себя ощутила и расстроилась. Но, с другой стороны, такая баня для меня самой первая была за всю работу, где не трахали, не поили, не били или пиздюлями не грозили и на «вы» обращались при этом один на один. Странно, очень это странно все вышло. Но потом, немного посидев с банкнотой в руке, я ушла от собственной исповеди в сторону и перестала каяться, а заказала два пива в номер и леща и впервые в жизни засосала оба бокала в единственном числе, в пустой, жаркой по-грамотному бане, без никого — сама по себе. И всё, точка!
С Зеброй, которая отъехала с оплаченным другом моего затюканного апостола, история была другой, но тоже отличалась дополнительной щедростью. Квартира, куда приехали, была съемной и неуютной, со следами проживания в одиночку. Зато мужика Зебриного, в отличие от моего дурика, прямо распирало гордостью и похвальбой. Для начала он налил ей вина и попросил станцевать что-нибудь сексуальное, сказал, за танец узбекского живота доплатит ещё полтинник сверху. Зебра замялась, но соблазн был крепкий, и она решила, что сначала покажет живот в натуре, чтобы заявить некрасивый шрам и не было потом претензий по переплате. Так и сделала честно — Дилька вообще всегда по работе честная и по жизни тоже — с принципами.
Друг апостолов шов пальцем потрогал, но утвердил и сказал, ничего, мол, подходит для танца. Только, сказал, нету у него полтинника отдельно, а есть сотка целиком и он бы хотел полтинник обратно иметь, если можно так разойтись. Был, к несчастью, полтинник у Зебры с собой, мамка выдала накануне за вчера нам на двоих, а саму купюру забрала Дилька, пока её не распилим. Его и отдала клиенту, а сотку забрала довольная. Когда танцевала, старалась угодить, музыка, правда, не подходила, потому что в квартире была только радиоточка на маяке и давали в тот момент адажио из откуда-то, другое по темпераменту и звуку, не подходящее для живота. Но все равно клиент остался доволен.
После этого они вместе выпили и залегли до — утра, и Дилька работала. А утром уехала на Павлик, где я ночевала после бани той. Перед вечером решили свежую ночную сотку поменять в обменке, чтобы разойтись. Оттуда моих четвертак был, с мамкиного полтишка. И выяснилось, что баксы фальшивые, в обменке сказала девочка: хорошо, что знакомая нам была, мы у нее часто меняем, не первый год. Повезло — могли потому что замести нас под это дело, и не успели бы «мама» произнести или «мамка» даже — ни та, ни, особенно, другая выручать бы не явились.
