Но рядовой Грейрок не спал; уснув, он рисковал бы нанести серьезный ущерб интересам Соединенных Штатов, так как находился довольно далеко от своих позиций и легко мог попасть в плен или погибнуть от руки врага. К тому же ему сейчас было совсем не до сна. Причиной его душевного смятения послужило следующее обстоятельство: прошлую ночь он находился в дозоре и был поставлен часовым на этом самом месте. Ночь была ясная, хотя и безлунная, но в мрачном лесу тьма казалась особенно непроглядной. Дистанция между постом Грейрока и постами справа и слева была очень велика, так как пикеты были выдвинуты далеко вперед, на излишне большое расстояние от лагеря, и назначенному в дозор подразделению трудно было охватить весь участок. Война еще только началась, и в походных лагерях распространено было ошибочное мнение, будто ночью, во время сна, лучше выставить редкую цепь дозора к самым неприятельским позициям, чем окружить лагерь вблизи более плотной цепью. И действительно, необходимо было как можно раньше предупреждать войска о появлении противника, ибо в те времена в лагерях имели привычку раздеваться на ночь — что было уж совсем не по-солдатски. Когда в памятное утро 6 апреля, в битве при Шейло, солдаты генерала Гранта напоролись на штыки конфедератов, они были совершенно раздеты, как самые обыкновенные штатские. Однако следует признать, что произошло это отнюдь не по вине пикетов. Упущение было в другом: пикетов не существовало вовсе. Впрочем, это, пожалуй, неуместное отклонение от темы. Я и не помышляю о том, чтобы вызвать интерес читателя к судьбе целой армии. Речь пойдет о судьбе рядового Грейрока. После того как его оставили в субботнюю ночь на этом безлюдном посту, Грейрок в течение двух часов стоял неподвижно, прислонившись к стволу большого дерева, и напряженно вглядывался в темноту, стремясь распознать знакомые предметы, — ведь днем он стоял в дозоре на этом же самом месте. Но сейчас все выглядело по-иному; он не различал подробностей, а видел лишь группы предметов, очертания которых он прежде, отвлеченный множеством деталей, не заметил и которые теперь не узнавал. Ему казалось, будто раньше их вовсе не было здесь. Кроме того, пейзаж, сплошь состоящий из деревьев и кустарников, всегда лишен четких очертаний; он сливается в нечто неопределенное, и трудно бывает сосредоточить на чем-нибудь внимание. Прибавьте к этому мрак безлунной ночи, и вы поймете, что одного природного ума и городского воспитания окажется недостаточно, чтобы сохранить ориентировку в подобных условиях. Вот так-то и случилось, что рядовой Грейрок, напряженно вглядывавшийся в темноту и неблагоразумно покинувший свой пост, чтобы обследовать едва различимую окрестность (для этого он тихонько обошел вокруг дерева), не смог затем сориентироваться и тем самым стал почти бесполезен в качестве часового.
Он заблудился, находясь на посту! Он не знал, с какой стороны ожидать нападения неприятеля и в какой стороне находится спящий лагерь, за безопасность которого он отвечал головой. Осознав всю нелепость своего положения и поняв, что его собственная жизнь также находится под угрозой, рядовой Грейрок пришел в сильнейшее волнение. Он не успел подавить тревогу, так как именно в тот момент, когда он представил себе всю затруднительность своего положения, послышался шорох листьев и хруст сломанной ветки. С замирающим сердцем обернулся он на эти звуки и увидел во мраке неясные очертания человеческой фигуры.
— Стой! Кто идет? — грозно, как и повелевал долг, окликнул человека рядовой Грейрок, сопровождая свой приказ резким щелканьем затвора.
Ответа не было; наступило минутное замешательство, а затем, если ответ и последовал, он был заглушен выстрелом часового. В безмолвии ночного леса звук выстрела прозвучал оглушающе; не успел он замереть, как на него откликнулись дозорные справа и слева, сочувственно присоединившись к пальбе. В каждом из этих часовых все еще сидел штатский, и все эти два часа они видели в своем воображении полчища врагов, населяя ими окружающий лес, а выстрел Грейрока превратил это иллюзорное наступление в ощутимую реальность. Выстрелив, все дозорные, едва дыша от страха, поспешно отошли к лагерю — все, кроме Грейрока, который не знал, в каком направлении ему отступать.
Когда солдаты в проснувшемся лагере, так и не дождавшись неприятеля, снова разделись и улеглись спать, а линия пикетов была опять предусмотрительно выставлена, обнаружилось, что рядовой Грейрок все это время непоколебимо оставался на своем посту. За это он удостоился похвалы своего командира, как единственный солдат этого преданного воинства, обладающий столь редким мужеством. Тем временем рядовой Грейрок был занят тщательными, но безуспешными поисками бренных останков незваного гостя, которого он, как подсказывало ему чутье меткого стрелка, несомненно настиг своей пулей. Грейрок был одним из тех прирожденных стрелков, которые стреляют почти вслепую, интуитивно чувствуя цель, и бывают равно опасны как днем, так и ночью. Добрую половину своего двадцатичетырехлетнего существования он был грозой всех тиров в трех городах. Не имея возможности предъявить подстреленную дичь, Грейрок благоразумно умолчал о недавнем происшествии и с радостью увидел, что его товарищи и командир вполне естественно предполагают, будто он не заметил ничего угрожающего, раз остался на месте. Как бы там ни было, одобрение начальства он заслужил уже тем, что не покинул своего поста.
Но все-таки рядовой Грейрок отнюдь не был удовлетворен своим ночным приключением и на следующий день под каким-то удобным предлогом попросил пропуск для выхода из лагеря, на что генерал, учитывая его доблестное поведение минувшей ночью, немедленно дал согласие. Грейрок отправился на то место, где он накануне так отличился, и, сказав стоящему там часовому, будто ищет потерянную вещь, — что, в сущности, было истинной правдой, возобновил поиски человека, которого он, по его предположениям, застрелил. Если же тот был только ранен, то Грейрок надеялся отыскать его по кровавому следу.
Однако и при свете дня он преуспел в этом не больше, чем ночью. Осмотрев довольно обширное пространство и бесстрашно проникнув в глубь расположения войск конфедератов, Грейрок отказался от поисков и, несколько усталый, глубоко разочарованный, уселся под большой сосной, там, где мы его и застали в начале повествования.
Не следует думать, что огорчение Грейрока было сродни разочарованию кровожадного убийцы, лишенного возможности полюбоваться видом своей жертвы. В больших ясных глазах этого юноши, в его тонко очерченных губах и высоком лбе читалась совсем иная повесть. И действительно, характер его представлял собою на редкость счастливое сочетание мужества и чувствительности, отваги и честности.
«Мне досадно, — говорил он себе, сидя на самом дне золотистой дымки, которая, точно призрачное море, заливала лес. — Досадно, что я не нашел человека, убитого моей рукой! Неужто я и вправду хотел бы лишить человека жизни, исполняя свой воинский долг, хотя мог и без этого выполнить его? Чего же мне надо? Ведь если и была какая-нибудь опасность, мой выстрел предотвратил ее, а именно это от меня и требовалось. Нет, право же, я рад, что не погубил без нужды человеческую жизнь. Но я оказался в ложном положении. Я удостоился похвалы командиров и зависти товарищей; весь лагерь только и говорит о моей храбрости. Это несправедливо. Я, конечно, не трус, но теперь меня хвалят за поступок, которого я не совершал или совершил не так, как это себе представляют. Все думают, будто я мужественно остался на посту и не стрелял: между тем именно я открыл стрельбу и не отступил в общей панике только потому, что не знал, в какую сторону бежать. Как же мне теперь быть? Объяснить, что я увидел врага и выстрелил? По ведь то же самое говорит каждый из дозорных, и никто этому не верит. Зачем же говорить правду, ставящую под сомнение мое мужество, если она все равно произведет впечатление лжи? Фу, до чего неприглядная получается история. Нет, я все-таки хотел бы отыскать мою жертву».
