Жозеф де Местр
1
Зима каждый год наступает иначе. То придет внезапно, в октябре: еще последние листья держатся на деревьях, а тут снег повалит, словно ячменная крупа, тяжелый и липкий, прикроет землю, позволяя надеяться, что водопровод не замерзнет. А то — оттепель до самого декабря, холодно и темно, грязь повсюду. В другой раз прихватит морозом голую землю, та затвердеет, застекленеет и зазвенит. Или белым пухом опустится, каждую веточку принарядит, словно вологодским кружевом. Порой мелкими льдинками метет, ветром сечет да рисует на окнах цветы, подобные дюреровским чертополохам. Или зароет одним махом по самую макушку, а потом в середине января — оттепель, капель, глазурь гололеда. Но чаще всего — бесконечные метели, а мы утопаем в сугробах к чертовой матери. При сильных штормах шуга собирается у берега, или, по-нашему, сало, — ледяная каша, потрескивающая под каждой волной. В тихую погоду Белое море тоненькой корочкой прихватывает, может и неверный лед снегом завалить. Бежишь потом на лыжах, а за тобой мокрый след… водой набухает и уходит из-под ног. Лучше всего, когда мороз стоит долго, ветра нет и с неба ничего не сыплет. Лед тогда на море твердый, как камень, и держится иной раз до мая. Путешественник прошлого века, Сергей Максимов, в книге «Год на Севере» пишет: «На зиму… острова Соловецкие совсем запирает: на них тогда ни входу, ни выезду не бывает во все это время. Сначала мутят море бури такие, что и смелый и умелый не суется. <…> С октября месяца у берегов припаи ледяные делаются. <…> монастырь на всю осень, на всю зиму, на всю весну заперт бывает; никаких таких сношений с ним нет. На ту пору они арестантов из казематов выпускают — которые гуляют по монастырю, которые в церковь заходят».
2
На Соловки ссылали испокон века — диссидентов, политических, неудобных. Сидели здесь, в частности: бывший игумен Троицкого монастыря Артемий, которому инкриминировали рационализм, и его обвинитель, протопоп Сильвестр, бывший приспешник Ивана Грозного, автор «Домостроя», и Авраамий Палицын, за измену в пользу поляков, и «царь всея Руси» Симеон Бекбулатович, татарский князь — этот имел несчастье впутаться в русскую политику, и граф Толстой, начальник карательного органа, который множество людей на Острова сослал, и граф Мусин-Пушкин, который отправил сюда графа Толстого, а позже сам оказался тут же, и царь-самозванец Ивашка Салтыков, и книгописец Григорий Талицкий — за «воровское письмо», в котором утверждал, что император Петр — антихрист, и последний атаман Запорожской Сечи, Петр Кальнишевский — этот, отсидев четверть века, в возрасте ста десяти лет попросил позволения остаться на Островах, и раб божий Дмитриев, за хлыстовскую ересь проведший в казематах пятьдесят восемь лет, из них сорок восемь в одиночке, и Созонович, что оскопил здесь два десятка узников да еще несколько охранников в придачу и основал в своей келье коммуну скопцов, и поляк Еленский, которому я посвящу отдельную главу, и декабрист Горожанский, и Ганнибал, дядя Пушкина, и… всех и перечислить невозможно.
Соловецкие казематы — по Гернету, автору фундаментальной «Истории царской тюрьмы» в пяти томах — старейший и самым страшный застенок Империи. Приговоренных содержали в стенах и башнях, в каменных нишах, выдолбленных на случай осады, — брат Трифон, возводивший монастырскую стену, предназначил их для хранения пороха. Небольшие помещения (три аршина в длину и два в ширину), каменная лавка для спанья и прорезь окна с тремя решетками и двумя сетками. Внутри вечный полумрак, влажно и зябко. Представь себе, читатель, что ты брошен туда, в кандалах, с отрезанным языком, с вырванными ноздрями… навсегда. Или, еще лучше, вообрази, что тебя держат в земляной тюрьме (изобретение соловецкой братии!) — выложенной кирпичом яме, деревянная крышка завалена камнями и землей, хлеб и воду опускают через отверстие, срешь и мочишься под себя, пока не поймешь: все «…есть сор, кал, пыль». Только в начале XIX века для узников выстроили отдельный корпус — заботясь не о том, чтобы им лучше жилось, а о том, чтобы за ними легче было следить. Максимор писал: «Замуравленные земляные тюрьмы (которые особенно предпочитал Петр I) заменены были особенными казематами для секретных арестантов, устроенными в подвале нынешней тюрьмы, куда надо было спускаться по нескольким ступеням. <…> В самом нижнем этаже, в конце коридора находилось то “особо уединенное место” с окошечком только в двери и аршина полтора в квадрате, где нельзя ни лежать, ни сесть, протянувши ноги, — этот так называемый “мешок” в просторечии. Сюда-то с цепью на шее и железами на ногах замыкались в старину великоважные преступники, обреченные на вечное молчание и на постоянное уединение». Большинство сходило с ума. Узников попроще приспосабливали к черному труду в монастыре, в том числе детей… 11 июня 1829 года на Соловки попал десятилетний Иванушко, осужденный на пятнадцать лет «тяжелых работ под самым суровым надзором». Некоторых заключенных со временем освобождали от кандалов и переводили в кельи, к монахам, на покаяние.
Жизнь в покаянии — тюремная формула, сродни монашеской. Неудивительно, что тюрьма и монастырь существовали рука об руку, а монахи брали на себя функции охранников. Следили за чистотой: веры, обряда, обычаев и т. д. Отсюда значение, придававшееся молчанию узников, ведь сюда попадали в первую очередь диссиденты. Просматривая список закованных в кандалы за 1786 год, я обратил внимание, что почти при каждой фамилии имелась приписка — не давать чернил, бумаги и других письменных приборов. «А если паче чаяния… станет произносить важные и непристойные слова, то класть ему поперек рта палку с постромками, какие используют для изловленного живьем зверья или коням в морду пихают, чтоб не кусались, и вынимать, когда пища будет давана, а что произнесет он в это время, то все сполна записывать и, содержа секретно, писать о том в тайную канцелярию».
3
Среди закованных в кандалы диссидентов были как старообрядцы всех видов, так и сектанты различных мастей: хлысты, скопцы, шелапуты, прыгуны, бегуны, пердуны… сразу и не разберешься. Вот, пердуны, к примеру, — секта, основанная Гавриловым, монахом с Атоса, который учил, что поглощаемая человеком еда питает живущего в нем дьявола, и в качестве формы очищения предлагал ритуальное испускание газов, сопровождаемое молитвой… что современный французский историк Ингерфлом интерпретирует как реликт культа Перуна, синтезирующий пускание ветров и гром!
Или хлысты, то есть «…самопроизвольное выражение русского духа, — как мы читаем в «Православном энциклопедическом словаре» — с одной стороны, под влиянием языческой веры предков, с другой — под натиском богомильских идей, внедрявшихся в России апокрифической литературой».
Литература эта — добавим — пришла на Русь вместе с христианством (иконами, книгами, духовными лицами) из Охрида, из болгарского патриархата, в те времена охваченного манихейской (богомильской) ересью, которая оттуда проникла на Запал в облике сект патеринов, кафаров и альбигенсов, на Руси же веками тлела… в монастырях. Лишь реформа Никона, ликвидировавшая старые книги, вызвала ответную реакцию и вывела ересь из келий на свет. Нередко процесс этот сопровождался кровопролитием и пламенем костров. Осажденный царскими войсками Соловецкий монастырь еще восемь лет стоял на страже старого обряда… Но и потом, после победы реформы, монастыри не раз становились рассадником различных ересей, в первую очередь хлыстовской. Автор серьезного исследования «Секты хлыстов и скопцов» Кутепов насчитал несколько десятков монастырей, в том числе более десятка московских, зараженных в XVIII веке хлыстовством. Напомню, что начало секте положил Данило Филиппов, который в 1631 году утопил церковные книги в Волге и огласил двенадцать заповедей. Первая из них звучала так: «Аз есмь Бог, пророками предсказанный, сошел на землю для спасения душ человеческих. Нет другого Бога, кроме меня». «Божьи люди» — как называли хлыстов — верили, что Бог вселяется в каждого из нас, как в свое время зародился в Иисусе Христе — достаточно радеть и кружить. (Речь идет о коллективном ритуале «кружений», ведущих к нарушениям сознания, порой галлюцинациям, эпилепсии и т. п.) Для этих практик, часто заканчивавшихся оргией, хлысты организовали сообщества, так называемые «корабли». Они учили, что секс есть грех, без греха нет покаяния, а без покаяния — спасения, следовательно, брак, покрывающий грех, хуже, чем он сам. В «кораблях» хлыстов все было общее: от тарелок до баб.
