… Некстати вспомнив, что свекра в ее доме нет и уже не будет и насиловать ее невесток будет некому – разве что самой за кочергу взяться, Маша решила, что пока ничего страшного не произошло. Настька эта носатая вот-вот исчезнет из их жизни, и Вадик ее быстро забудет. Молодой же, не страшно… Найдет другую… Найдет другую?! А вот этого совсем не хотелось бы… Может, поопасится Вадик новых душевных ран и пожизненно забьет большой нуль на всех девок разом? Такие мужики в Выселках водились – обожглись на пустых, безрезультатных ухаживаниях за местными красотками, запили и больше никому и не нужны были…
«Ох нет! Пить – это нет, нет… Этого уж совсем не надо. Или лучше пускай бы пил, но с девками не гулял? Ой, да что это я?»
Едва не спалив за этими размышлениями два противня пирожков с вареньем, Маша поставила румяных отдыхать и слегка ободрилась, радуясь, что весь дом сейчас наполнится их сладким ароматом и пришедшие с работы сынки еще раз убедятся, что лучше как дома, с мамой, им нигде не будет. Правда, она так и не решила – что лучше, пусть бы пил или гулял ее младшенький, но… Ладно, утро вечера мудренее. Придумается что-нибудь.
Маша умылась, причесалась, полила гераньки, оборвала с них невесомые, как из папиросной бумаги, сухие соцветия – да, теперь до весны… Скоро Новый год, они будут встречать его все вместе… И никто им с ребятами на целом свете не нужен… Ведь правда?
Однако уже было самое время возвращаться сыновьям. Электричка из Москвы приходила в семь, еще минут сорок Володе надо было добираться до Выселок автобусом… Вот хорошо, что для московских невест Володенька не жених, потому как иногородний, почти лимитчик. Никакой умный родитель его своей разлюбезной доченьке не присоветует, на свою жилплощадь не пустит и не пропишет.
Маша облегченно вздохнула, вспомнив об этом. Но уже было без четверти восемь. Поезд, что ли, опоздал у Володеньки? И даже часто задерживавшийся в гараже, чтоб подхалтурить, Вадик должен был бы вернуться…
Наконец, уже в девятом часу, в сенцах стукнула дверь. Кто пришел, может, оба? Но это был Володя. Один.
– Что-то Вадик задерживается, – ласково заговорила Маша, принимая у него куртку.
Этого она почти никогда не делала – уже просто не доставала до выросших сыновей. А вдруг так захотелось к нему прикоснуться, такому большому, красивому…
– Не слыхал там в автобусе – ничего не случилось? Может, авария какая на заводе? А, Володенька?
– Нет, не слыхал, – неприветливо буркнул тот, даже не взглянув на мать. – А если и авария, так только у нас в семье.
– Ак-кх, – поперхнулась Маша: неужто не забылось еще вчерашнее событие? – Чего это?
– А ты в комнату к Вадику не заглядывала?
– Нет…
Холодея от ужасного предчувствия, Маша метнулась через весь дом, через темные узенькие коридорчики, в комнату младшего сына. Ей показалось, что свет из тусклой лампочки – экономить надо! – расползался по небольшой комнатке минут десять. Что, что случилось?!
По комнате как мамай прошел – дверцы шкафа и тумбочки были открыты, вещей там заметно поубавилось, на полу – мусор.
– Эт-та… как? – Издавая какие-то отрывистые, лающие звуки, Маша обернулась, чувствуя, что сзади стоит Володя. – Где… наш… Вадик?
«Уехал! Уехал! За этой сыкухой… Мать бросил!»
– Вадим переехал в заводское общежитие. Он просил тебе передать. – Володя повернулся и пошел к себе.
Маша стояла на пороге разоренной комнатки и даже не могла плакать.
«Бросил мать, все-таки бросил… Знала я, знала! Из-за сыкухи этой бросил!.. А старший что же?»
Маша, чувствуя, как тяжко-болезненно бьется в висках, бросилась искать Володю. Он был на кухне и, стоя у плиты, наблюдал, как закипает чайник.
«Ох, а я и забыла подогреть-то!»
– И как это понимать? – Как всегда в такие моменты, Маша застрекотала как пулемет. – Как это понимать – общежитие?
– Так и понимать – договорился с руководством и переехал в общежитие при заводе.
– А почему ты ему позволил? Почему ты позволил?
Володя наконец поглядел на мать, хмуро и неприветливо, выключил плиту и снял чайник.
– А он у меня позволения не спрашивал. Взял и уехал. Он взрослый. Имеет право.
Сын налил в кружку заварки и стал доливать кипятком.
– Бросил, значит, мать, бросил…
Маша стояла покачиваясь, повторяла и повторяла, как ведьма заклинания, эти слова. Она даже забыла, что надо накормить Володю. Он взял кружку, пару кусков рафинаду из сахарницы и ушел к себе.
«Что ж теперь делать-то? – медленно и вяло соображала Маша. – Пойти завтра на завод, уговорить его вернуться?… Сказать – пусть приводит эту?… Нет, не хочу… Ведь специально туда переехал, чтобы я не могла его девок гонять – вот для чего!»
В кухню вернулся Володя. Маша все стояла в оцепенении, только мельком оглянулась – вдруг все это неправда, и Вадик, как всегда, пришел с работы домой, к маме.
– Пирожка возьми, – едва ворочая языком, произнесла Маша. – Свежие… Для вас двоих пекла.
«Да! – вдруг обрадовалась она. – Вот пирожков ему и отнесу завтра, прямо в мастерскую! Надо завернуть, чтоб не засохли к утру… И чтоб Володька все не съел… Ох, как он их!»
Увидев, как уминает пирожки старший сынок, Маша переполошилась.
– Ты все не ешь – на завтра оставь, – возможно спокойнее попросила она.
– Так ведь говоришь – на двоих пекла. Значит, мне одному и подавно хватит. – Он посмотрел на нее, криво усмехаясь и вдруг стал очень похож на своего отца.
Маша поджала губы, пытаясь удержаться от возмущенного окрика.
– Или думаешь, Вадька вернется? – решил добить ее сынок.
– А что ж – не вернется, что ли? – дернула Маша плечом. – Вернется, куда денется!
«Да он как с армии пришел – носков-то себе не постирал! Через неделю заскучает без маминого ухода и прибежит!»
– По-моему, не вернется, – покачал головой старший, кажется даже довольный этим обстоятельством. – Он всегда хотел в городе жить.
– Да в вашем городе один разврат! Девки одни развратные! – выпалила Маша, радуясь, что напряжение скинула, но не на сына – на девок.
– А у нас здесь прямо рай – все безгрешные, как ангелочки, да?… Не поймешь, кто от кого беременный.
Володя намекал на очередной – но не рядовой – семейно-любовный скандал, разразившийся недавно, в самом начале осени. К их соседям – через один дом вниз по улице – вернулся после двухгодичной отсидки «за хулиганку» сынок. И обнаружил, к большому своему неудовольствию, что отец семейства и его личный папа, вдовец, оставшийся блюсти святость домашнего очага и честь собственной невестки, решил подменить исправляющееся за государственный счет чадо по постельной линии. И трепещущий от радости предстоящего возобновления регулярной половой жизни супруг нашел свою женку беременной от любимого родителя. Последовала многочасовая шумная ссора с диким матом, битьем лиц, окон и посуды. Беременная баба, пользуясь тем, что мужики выливали друг на друга многолетние обиды, сбежала от греха к родителям, а мужики, и не заметив в раже ее исчезновения, сцепились врукопашную. И то ли сынуля был ослаблен плохонькой зонской кормежкой, то ли папа так отчаянно боролся за последний кусок счастья в жизни… Схватив – как всегда в таких случаях – не у места оставленный кухонный ножик, папа ударил сына в сердце, отчего тот скончался на месте, блюя кровью и тщетно пытаясь что-то сказать родителю на прощание.
