Час спустя она отыскала вьющуюся меж деревьев тропу. Конечно, как ни напрягай воображение, это вовсе не мощеная дорога, но кустарник по ее обочинам вытоптан, а сама тропа казалась достаточно ровной и была покрыта грязью: свежий навоз подсказал Мириам, в какую сторону направился человек с мулом. Она сделала на дереве надрез-метку рядом с тем местом, где ее тропа пересекала дорогу, кое-как нацарапав набор цифр: азимут и расстояние. Если ее крепнущее подозрение было справедливо, то люди здесь не умели делать что-либо подобное. Мириам пошла вдоль тропы, держась между деревьями и стараясь не терять ее из вида. Примерно через полмили деревья уперлись в обилие бурелома и пней; некоторые из них были покрыты удивительными гроздьями опят. Мириам двинулась дальше, в сторону от тропы, а затем опустилась на корточки, вытащила бинокль и диктофон и только тут позволила себе выразить свое восхищение вслух.
— Невероятно! Похоже на музей-диораму средневековой английской деревни, только… о-хо-хо, только я определенно не стану пить воду из этого ручья. Частокол проходит почти в двухстах ярдах отсюда, и видно, что вокруг него лес вычищен. Есть даже невысокие каменные стены, сложенные без намека на цемент; они охватывают по периметру и делят на сегменты некое пространство. Очень странно, но вся эта застройка, с «перегородками», бегущими туда и сюда, напоминает лоскутное одеяло из ткани в полоску.
Она примолкла и навела бинокль на резкость, поймав в поле зрения две фигуры, двигавшиеся неподалеку от нее. Они были достаточно близко, чтобы увидеть ее, взглянув в сторону деревьев, и она инстинктивно пригнулась еще ниже… Но они не обращали на лес никакого внимания. Один из них погонял корову — животное с глубокой седловиной, напоминавшее что-то из документальных фильмов об Индии. Все дома были сероватого цвета, стены сделаны из беспорядочного нагромождения самых разных материалов, а крыши крыты соломой — но отнюдь не живописной золотистой, как в сельской гостинице для туристов (своего рода туристической ловушке), где она однажды останавливалась рядом с Оксфордом, а самой обыкновенной, серой и обвисшей.
— Здесь примерно дюжина домов; все без окон. Дорога не мощеная, фактически, раскисшая грунтовка. Видимо, здесь есть цыплята или еще какой-то вид домашней птицы: копаются в земле. С виду тощие и едва живые.
Она следила за фигурками людей, сосредоточившись на частоколе.
— Посреди частокола есть ворота и какое-то сооружение вроде вышки за ним. Позади стены — что-то большое, но мне отсюда не видно, может, просто длинный дом? Нет, не похоже… Какой-то неопознанный исторический период. Явно не викинги, а скорее, гм…
За поворотом частокола виднелся бык или буйвол, тащивший какое-то приспособление… возможно, просто деревянный плуг. Шедший за ним человек выглядел таким же усталым, как и животное.
— Они все ходят в точно таких же одеялах. И женщины тоже. Там одна женщина кормила цыплят. Платок закрывал ее лицо, как чадра у мусульман. Но точно так же платки носят и мужчины. Здесь все такое бедное. Заброшенное, забытое. Тот человек с мулом… должно быть, здесь это все равно что бээмвэ!
Мириам ощутила отчетливое беспокойство. Картинки из учебника истории оставались за пределами ее опыта. Она была истинной горожанкой, выросла в шуме и суете жизни мегаполиса, и отталкивающая нищета деревни заставляла ее испытывать странное, необъяснимое чувство вины. Но все равно многие вопросы оставались без ответа.
— Это, возможно, прошлое; ведь нам известно, что викинги добрались до Новой Англии примерно в одиннадцатом веке. Или, возможно, я где-то еще. Как можно что-то сказать, если я не могу подойти и взглянуть, что за частоколом? Думаю, мне необходим археолог.
Мириам присела на корточки и принялась щелкать фотоаппаратом. Вот здесь три курицы бессмысленно копаются в земле у открытого дверного проема. Сама дверь в виде целого куска дерева наклонно прислонена к стене лачуги. А там женщина (или мужчина, поскольку бесформенная одежда не позволяет определить это) склонилась над деревянным корытом, чтобы вылить туда ведро воды, а затем что-то поднять и колотить внутри него. Мириам настроила фокус…
— Wer find thee?[4]— пронзительно пропищал кто-то в ее сторону.
Мириам вздрогнула, оборачиваясь, и, не скрывая изумления, вытаращила глаза. Кто-то, скорее всего все-таки человек, в свою очередь округлив глаза, пристально смотрел на нее. На вид лет четырнадцати или пятнадцати, босой, в лохмотьях и ростом ниже ее. Руки словно ершик трубочиста, ноги как проволочки, большие карие глаза и копна спутанных, кое-как стриженных под горшок волос. Время едва двигалось. «Какое-то кожное заболевание», — решила Мириам, и все внутри у нее заледенело, как только ее внимание привлек красный рубец на его шее сбоку. Подросток был тощим, не истощенным, как жертва тотального голода, но ни в коем случае не упитанным. И держал палку, которую нервно сжимал в руках и неожиданно начал поднимать…
Мириам пристально посмотрела на него и выпрямилась. Правая ее рука потянулась к заднему карману и теперь нерешительно шарила, пытаясь попасть в него.
— Не нарывайся, — резко выпалила она, дивясь себе. Это было первое, что пришло ей в голову. Ладонь ее сомкнулась на рукоятке пистолета, но она никак не могла вытащить его… Видно, он за что-то зацепился.
Вот черт возьми. Она в отчаянии дергала карман, не сводя глаз с возникшего перед ней лица, хотя вместо коленей ощущала комки студня, а ее внутренности закружил леденящий водоворот. Странная галлюцинация: на нее напали, а она при этом ощущала отчаянную беспомощность оттого, что никак не могла выдернуть из кармана пистолет и показать его раньше, чем этот крестьянин прибьет ее палкой.
Но он так и не ударил. Наоборот, его глаза неожиданно раскрылись еще шире. Он разинул рот и закричал:
— An solda’des Koen! — Повернулся, бросил палку и стрелой умчался прочь, прежде чем Мириам успела отреагировать. Минуту спустя она все еще слышала, как он вопит: — An solda!
«Вот дрянь». Пистолет был в руке у Мириам, почти забытый. Страх будто подарил ей на время крылья. Она схватила свою камеру и вихрем понеслась обратно, к лесу, больше не обращая внимания на весь тот шум, какой наверняка производит. «Он едва не поймал меня! И вернется, прихватив помощников! Надо убираться отсюда!» Напряженный страх подгонял Мириам, пока ветви не начали царапать и бить ее по лицу и она не почувствовала, что задыхается. Затем низкорослые яблони уступили место более высоким старым деревьям, и освещение изменилось. Она шла, спотыкаясь и пошатываясь, как пьяная, а позади разрывал тишину странный воющий звук, не похожий ни на один из слышанных ею охотничьих рогов.
Спустя десять минут Мириам остановилась и прислушалась, тяжело, с присвистом, дыша, стараясь успокоить сердцебиение. До сих пор она бежала параллельно тропе, держась одной ее стороны. Все пять чувств кричали ей, что останавливаться нельзя, но она едва дышала и поэтому лишь продолжала прислушиваться. Кроме гудения рога, других признаков погони не было. Почему они не преследуют меня? Она раздумывала над этим, слабея от неуверенности. Что-то не так? Через минуту она вспомнила про свою камеру: в спешке она потеряла крышку объектива.
