Сэнди. Я тебя тоже люблю. Но это не трагедия — всего лишь мелодрама.
Хэл. А может, мне взять это ружье и убить нас обоих? Как думаешь, трагическая смерть искупила бы нашу вину?
Сэнди. Это не в твоем амплуа, Хэл. Бухгалтеры не кончают жизнь самоубийством и не искупают грехов. Обычно они тихо исчезают, а потом объявляются где-нибудь на Кипре.
Хэл. Что будешь делать?
Сэнди. А что нам остается? Либо сделать вид, что ничего не случилось, и считать это умением прощать. Либо развестись.
Хэл. Сэнди, в этой комнате мы впервые любили друг друга. Может, попробуем начать все сначала?
Сэнди. Сначала хорошо начинать в пьесе. Есть вымысел, а есть жизнь.
Хэл. Но в жизни обязательно должно быть немного вымысла. Правда в больших количествах отвратительна.
Сэнди. Может, теперь, когда все высказано… Что это за звук?
Хэл (глядя в окно). Смотри-ка: гуси!
Сэнди (тоже подойдя к окну). Ну и ну. При нас никаких гусей не было.
Хэл. Это знак.
Сэнди. Знак чего?
Хэл. Знак обновления. Гуси там, где никаких гусей не было. Сегодня было много знаков — много литературы, вымысла, искусства. Поэт, чье сердце бьется в груди бухгалтера, явился, чтобы помочь Максу Курояну сочинить трогательный финал. На сцене остаются двое, ты и я. Они запутались, растерялись, замерли на распутье — они ждут какого-то знака, не знают, как вернуть музыку, которая когда-то звучала для них двоих. И вдруг раздается крик гуся.
Сэнди. И ты считаешь, это знак.
Хэл. А как же, Сэнди? Разве ты не понимаешь, что они хотят нам сказать? Разве ты не знаешь простого факта: гуси соединяются в пару один раз и на всю жизнь?
Сэнди. У них что, не бывает романов на стороне?
Хэл. Если и бывают — они как-то все улаживают. Так устроила природа.
Сэнди. Неужели я в самом деле вышла замуж за бухгалтера, в груди которого бьется сердце поэта?
Кричат гуси. Звучит музыка. Поцелуй.
Затемнение.
Централ-Парк Вест
Квартира Сэма и Филлис Риггс на улице Централ-Парк Вест. Просторно, мебель темного дерева, много книг. Здесь Риггсы живут, здесь же Филлис принимает пациентов — она врач-психоаналитик. Планировка позволяет с лестничной площадки попадать прямо в приемную, а оттуда в кабинет, где проводятся сеансы. Большую часть сцены занимает гостиная; виден вход в квартиру и двери в соседние комнаты. Ноябрь, суббота, часов шесть вечера. На сцене никого. В дверь долго звонят и, не дождавшись ответа, принимаются стучать. Стук не умолкает на протяжении следующего диалога.
Кэрол (за сценой). Филлис! Филлис!
Из правой кулисы выходит Филлис. Садится на край софы.
Филлис! Это Кэрол!
Филлис. Иду.
Кэрол. Что случилось?
Филлис. Я мокрая, ты меня вытащила из душа.
На самом деле Филлис полностью одета. Идет к бару в глубине сцены. Наливает себе выпить. Выпивает. Кэрол продолжает трезвонить и барабанить в дверь.
Сейчас. Все, я оделась.
Идет к двери, открывает. Входит Кэрол.
Кэрол. Что случилось?
Филлис. К черту подробности.
Кэрол. Какие подробности?
Филлис. Я же сказала: давай не будем.
Кэрол. Все в порядке?
Филлис. Все? Ты имеешь в виду и страны третьего мира?
Кэрол. Страны третьего мира?
Филлис. По-твоему, в Зимбабве все хорошо?
Кэрол. Неужели что-то в Африке?
Филлис. Господи, ты все понимаешь буквально. Это же беда — все понимать буквально. Девальвация остроумия. Все мои шуточки и подколки псу под хвост.
Кэрол. Да что стряслось?
Филлис. Насчет стран третьего мира — это острота, цель которой немного смягчить боль, вызванную случившейся с нами трагедией.
Кэрол. Какой трагедией?
Филлис. Человеческой, слишком человеческой. Впрочем, я бы не сказала, что это большая трагедия.
Кэрол. Давно пьешь?
Филлис. Достаточно, чтобы достичь единения с природой. Оно же — алкогольный ступор. Знаешь, в чем разница между суши и женской киской?
Кэрол. Филлис…
Филлис. В рисе. Один пациент рассказал. Не пытайся вникнуть, это слишком абстрактный феномен для твоего интеллекта: называется юмор.
Кэрол. Сварю-ка я кофе.
Филлис. Если хочешь. Мне хватает моего суперсухого мартини: чистый джин минус вермут.
Кэрол. Что произошло?
Филлис. Ты меня в чем-то обвиняешь?
Кэрол. Из-за чего такая паника?
Филлис. Какая паника?
Кэрол. На моем автоответчике.
Филлис (заинтересовавшись ее шубой). Откуда это?
Кэрол. Что «это»?
Филлис. Да уж не глазки твои, солнышко. Шубка.
Кэрол. Эта шубка?
Филлис. Молодец. Эта.
Кэрол. Ты ее сто раз видела.
Филлис. Когда?
Кэрол. Вчера хотя бы.
Филлис. У меня одна пациентка носила такую. Миленькая, да? Сколько же шкурок на нее пошло!
Кэрол. Так что все-таки стряслось?
Филлис. И какие-то гнойные фанатики привязались к ней прямо на Пятой авеню. Из тех, что взрывали бы каждого, кто носит меха. Стали издеваться. А потом эти борцы за права животных перешли от слов к делу и сорвали с нее шубу. Под шубой она была в чем мать родила.
Кэрол. Почему?
Филлис. Потому что она шлюха. Дорогая шлюха. Понадобилась мне для моей книги. Она шла к клиенту, который мечтал, чтобы к нему постучалась женщина в шубе, под которой совсем ничего. И вот она стоит на углу Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы, шуба на тротуаре, и весь Нью-Йорк бесплатно любуется чудесной коллекцией пушистых мехов. Так о чем мы?
Кэрол. Как Сэм?
Филлис. К черту подробности.
Кэрол. Он жив-здоров?
Филлис. Не то слово. За полвека его здоровье было под угрозой лишь однажды — когда он обветрил губы.
