От нахлынувшего мужского желания Волькша, прятавшийся на расстоянии десяти или даже больше шагов от священного круга, и тот впился ногтями в каменный уступ. Что же говорит о восьми волхвах обступивших огромный камень. Их руки затряслись. Бугры напрягшихся мышц заходили ходуном под кожей.
А женщина на камне вновь ударила в бубен, тряхнула золотистыми волосам, доходившими ей до колен, и начала свою часть обряда. Все что она делала, каждое движение ее белого, как молоко тела, каждый взмах волос, каждый удар бубна, который она держала над головой, от чего ее высокая грудь и плавный изгиб бедер, был еще желаннее, отдавался в Волькше невыносимыми приливами похоти. Годиновичу казалось, что еще немного, и он закричит от боли, что дыбила его мужской жезл и горячим свинцов наполняла мошонку.
Люди возле алатыря встречали каждое ее движение утробным рыком. А поскольку пляска ворожеи становились все быстрее и все зазывнее, то вскоре вершину горы оглашал слитный и свирепый вой, заслышав который даже самый грозный из великанов, предпочел бы держаться подальше от этих мест.
Волькшу трясло. Его рот раскрывался сам собой, но ему каким-то чудом еще удавалось удерживать крик в горле. Мгновения текли медленно, как цветочный мед, и в то же время быстро, как летящие с неба грозовые капли. Из-под его ногтей выступила кровь. Но даже эта боль не в силах была унять чудовищные страдания, которые доставляло Волкану его же мужское достоинство. Оно казалось ему таким огромным и горячим, что вот-вот должно было расплавить уступ, за которым он прятался.
А чародейка на алатыре не унималась. Чего она хочет от этих восьмерых несчастных волхвов? Казалось еще немного и кожа у них на теле расползется от напряжения на лоскуты.
Волькша поймал себя на мысли о том, чтобы хочет спрыгнуть вниз, в кромешную тьму каменистого склона, только бы прекратить эту муку, но тут он узрел то, что заставило его позабыть даже боль внизу живота. Если бы ему раньше сказали, что восемь человек голыми руками могут поднять камень в пять обхватов шириной и в человеческий рост высотой, он бы искренне посчитал рассказчика законченным вруном. Но при свете полной луны, в тайном капище на вершине гранитной горы он видел это собственными глазами: восемь волхвов в пылу невиданного обряда оторвали глыбу от земли и подняли на уровень груди.
Но и это было еще не все, в то время как камень медленно отрывался от земли, чародейка взлетела над камнем! Она воспарила над ним точно язык белого пламени над масляным светильником. Тело волховы озарялось призрачным светом, но, видит Правда, это не был свет луны или всполохи догорающего костра. Она сияла маревом болотных огней! Светилась, точно обсыпанная звездной пылью!
Женщина поднималась все выше и выше. Она больше не била в бубен, а лишь пронзительно тянула один высокий и томительный звук. От священного камня она воспарила уже на высоту трех человеческих ростов… Ее протяжный полустон-полукрик наконец иссяк. Кудесница шумно набрала в грудь воздуха и отдала волхвам короткий приказ. Повинуясь ему, они нашарили ногами принесенные давеча камни и подвинули их вперед. Если уж они сумели оторвать от земли морену, стоило ли удивляться тому, что они смогли одной ногой сдвинуть увесистые каменюки.
Ворожея, безмолвно парившая в воздухе, тем временем произнесла еще одно слово, и камень начал медленно опускаться на подпорки.
Казалось, что от напряжения восемь мужчин окоченели и больше никогда не смогут двигаться. Однако стоило женщине отдать им последний приказ обряда, как они обмякли и повалились на землю возле алатыря.
В тот момент, когда восемь волхвов по слову чародейки упадали, подобно снопам сена, из Волькшиного жезла хлынул поток семени. Такое с ним раньше случалось только во сне. Но прежде живицы никогда не было как много. Теперь же она выплескивалась из него волна за волной, наполняя несравненное сладостью и удушливым стыдом все его существо…
Волькше хотелось плакать, тихо скулить, точно потерявшемуся кутенку. Он промачивал извергнутое семя портками, но никак не мог избавиться от ощущения, что оно продолжает течь по ногам. Боль ушла. Ее место заняла пустота.
Волхвы неведомого народа лежали навзничь вокруг алатыря-камня, над которым тихо парила обнаженная женщина. Она точно спала в воздухе. Ее тело было расслаблено и на взгляд невесомо. Медленно-медленно она опускалась на священный камень. Коснувшись его, она встрепенулась и окинула капище взглядом.
С морены она спрыгнула сама, после чего начала осматривать мужчин, распростертых на восемь сторон света. В том, что она совершала, не было заботы об обессиливших от нечеловеческого напряжения волхвах. Чародейка без всякого стеснения задирала подолы их меховых одежд и разочарованно качала головой. И только когда она дошла до последнего мужчины, лежавшего к Волькше головой, она испустила радостный крик. Приглядевшись, венед увидел, что, находясь, как и прочие волхвы, в глубоком забытьи, этот сохранил свой жизненный корень воздетым к небесам. В следующее мгновение ворожея нанизала свое лоно на его Родов сук и принялась раскачиваться вверх вниз. Стоны, которые она при этом издавала, были похожи на песню обряда, но в них было столько удовольствия, что Волькшина Ярилова палица опять воспряла.
Жрица стонала и пела. Несколько раз она заходилась в истошном крике, после которого падала без сил, но вновь поднималась и вновь раскачивалась на Родовом суке бесчувственного волхва. Волкан думал, что так будет продолжаться до самого утра, но, в конце концов, природа взяла свое, и мужчина тоже застонал. Его голос быстро окреп, и вскоре с вершины горы на спящий остров обрушился двухголосый вопль блаженства…
После того, как крик затих, мужчина вновь впал в забытье. А женщина, как ни в чем не бывало, поднялась, накинула свое меховой одеяние, сгребла в охапку головной мешок с прорезями для глаз, бубен, посох и двинулась прочь с вершины горы. Но прежде чем исчезнуть в темноте, она бросила взгляд туда, где прятался Волькша. Годинович мог бы поклясться, что она посмотрела ему прямо в глаза, и лицо ее озарила таинственная улыбка, точно служительница неведомых богов была довольна тем, что парнишка присутствовал при обряде.
Архипелаг
Утром Явь исчезла в непроглядном тумане. Пропали горы и холмы Хогланда. Пропали истерзанные ветрами сосны у их подножья. Пропал драккар, стоявший в пяти шагах от берега. Пропали даже прибрежные камни. Стоило вытянуть руку, и ладонь становилась едва различима.
– Хрольф, что делать? Что делать, Хрольф? – раздавались из тумана голоса гребцов: – Ночью на горе выли ведьмы. А теперь этот туман! Может, это наступил Рагнарек?[104]А, Хрольф? Может, мы попали в царство Хель? Хрольф, а, Хрольф!
– Да заткнитесь вы, дети бревна! – рявкал на них шеппарь: – Сейчас проснется Ньёрд и прогонит этот туман.
Однако, пробиваясь сквозь белую пелену, его голос терял почти всю уверенность и зычность. Можно было даже подумать, что Хрольф напуган туманом не меньше остального манскапа…
