На профессоре Рико были пиджак серо-зеленого цвета с небрежно завязанным темно-зеленым галстуком и светло-бежевая рубашка. Все хорошо сочеталось (за исключением разве что платка, кончик которого высовывался из нагрудного кармана, — он был слишком яркого зеленого цвета), хотя профессор вряд ли тратил много времени на обдумывание того, что ему надеть.
— И все-таки однажды на тебя напали на улице, профессор. Это было здесь, в Мадриде, помнишь? — возразил Диас-Варела. — Уже много лет прошло, но я этот случай не забыл. В самом центре, на Гран-Виа, возле банкомата, сразу после того, как ты забрал оттуда деньги. Ну что, будешь спорить?
Профессору не хотелось вспоминать. Он достал сигарету, закурил, не посчитав нужным спросить на это разрешения. Луиса тут же подала ему пепельницу. Потом широко развел руки (в одной — пепельница, в другой — сигарета) и произнес тоном оратора, утомленного тупостью слушателя или несостоятельностью его аргументов:
— Но это же совсем другое дело. С тем, о чем я говорил, это не имеет никакой связи.
— Это почему же? Ты находился на улице, и злоумышленник тебя не пощадил.
Профессор снисходительно махнул в его сторону рукой, в которой держал сигарету. Сигарета упала на пол. Она лежала там, а профессор смотрел на нее с любопытством и отвращением, словно это был таракан, к которому он не имеет никакого отношения: должен прийти кто-то, кто раздавит этого таракана и отбросит куда-нибудь подальше. Поскольку никто сигарету не поднял, он достал из пачки другую. Ему, казалось, не было дела до того, что сигарета может прожечь паркет, — видимо, он принадлежал к тем людям, которые полагают, будто и без них всегда найдется кто-то, кто расставит все по своим местам и устранит все неполадки. Это не высокомерие и не безразличие — просто их головы так устроены, что не воспринимают вещей практических, иными словами, не воспринимают окружающую их действительность.
Дети Луисы тоже слышали звонок и сейчас были в гостиной — хотели посмотреть, кто пришел. Мальчик наклонился, чтобы поднять сигарету, но мать опередила его, подняла ее сама и потушила в своей пепельнице, полной таких же недокуренных сигарет. Рико снова закурил, и они с Диасом-Варелой продолжили спор — ни один из них не собирался его прерывать, и находиться рядом с ними было все равно что присутствовать на театральном представлении, где два актера ведут на сцене диалог, не обращая, как им и положено, ни малейшего внимания на публику в зале.
— Во-первых, я стоял спиной к улице — в той нелепой позе, к которой принуждают нас банкоматы. Одним словом, лицо мое было обращено к стене, так что бандит не мог видеть его выражения. Во-вторых, я был занят: нажимал на кнопки, отвечая на бесконечные дурацкие вопросы. В-третьих, на вопрос "Какой язык вы выбираете?" я ответил, что итальянский (по привычке, я очень часто бываю в Италии, я там полжизни провел), и потому мое внимание было отвлечено многочисленными грубейшими грамматическими и орфографическими ошибками, которые я видел в тексте на экране, — эту программу писал какой-то шарлатан, представления не имеющий об итальянском языке. В-четвертых, я целый день встречался с разными людьми, и мне пришлось-таки пропустить пару-тройку стаканчиков в разных местах. Понятно, что моя бдительность была ослаблена, я устал, да еще и был нетрезв слегка. В-пятых, я опаздывал на встречу, которая и без того была назначена на достаточно позднее время, а потому спешил и нервничал: боялся, что человек, с которым я должен был встретиться, не дождется меня и уйдет, а мне и так стоило большого труда уговорить его задержаться, чтобы мы могли поговорить наедине. Заметь: только поговорить. И в-шестых, именно по этим причинам я и понял, что меня собираются ограбить, когда было уже поздно: деньги уже в руке, но еще не в кармане, и мне в поясницу упирается лезвие ножа. Тот тип нажал довольно сильно, он меня даже ранил слегка. Когда я в конце концов вернулся к себе в гостиницу и разделся, то обнаружил кровь на теле. Вот здесь, на этом месте. — И он отвернул полу пиджака и ткнул пальцем куда-то повыше брючного ремня так быстро, что никто из присутствующих не успел понять, куда именно его ранили. — Тому, кто не знает, что это такое, когда к телу прикасается острие ножа и ты понимаешь, что еще немного, одно легкое нажатие — и нож вопьется в тебя, не понять, что единственное, что в этом случае можно сделать, это выполнить все, чего от тебя требуют. И когда тот тип рявкнул: "А ну давай все сюда быстро!" — следовало тут же все ему отдать. В такие моменты начинает очень сильно колоть в паху. Удивительно, но колоть начинает именно там, а не в том месте, которому непосредственно угрожает нож, и уже отсюда, — и профессор Рико средними пальцами обеих рук указал на свой пах, хорошо еще что не ткнул в него, — это ощущение распространяется по всему телу. Заметьте: колет не в яйцах, а в паху, это разные вещи, хотя многие путают и есть даже такое выражение: "Яйца от страха поджимаются". В общем, как известно всему миру, с тех пор как земля вертится, на человека в любой момент могут напасть сзади. От этого нельзя уберечься и почти невозможно защититься. Вот и все. Тебе достаточно, или ты хочешь, чтобы я продолжил перечислять? Так я могу. Есть еще и в-седьмых, и в-восьмых, и даже в-десятых.
Диас-Варела молчал, и профессор Рико решил, что противнику нечего возразить и что спор окончен. Он обвел глазами гостиную и только тут заметил меня, детей и, кажется, даже Луису, хотя она с ним поздоровалась, когда он вошел. До этого он наверняка вряд ли обратил на нас внимание, иначе не стал бы употреблять слово "яйца" в присутствии женщин, не говоря уже о детях.
— Ну и с кем тут нужно познакомиться? — спросил он непринужденно.
Я поняла, что Диас-Варела замолчал и посуровел лицом по той же причине, по какой Луиса сделала три шага назад, к софе, и опустилась на нее, не пригласив прежде мужчин сесть, словно у нее вдруг подкосились ноги и она не могла больше стоять. Если еще минуту назад она весело смеялась, то сейчас ее лицо выражало глубокое страдание. Она была бледна и смотрела невидящим взглядом. Да, она действительно устроена очень просто. Она поднесла руку ко лбу и опустила глаза. Я испугалась, что она сейчас расплачется. Профессор Рико не был виноват: откуда ему знать, что несколько месяцев назад жизнь Луисы разрушила наваха — только не прикоснувшаяся к телу, а вонзавшаяся в него снова и снова, пока не насытилась. Наверное, Диас-Варела не предупредил его, хотя это странно: о чужих несчастьях обычно рассказывают сразу. Впрочем, возможно, его предупредили, но он тут же об этом забыл, ведь о нем говорили, что он удерживает в памяти только ту информацию, которая связана с далеким прошлым, запоминает факты, относящиеся к давно минувшим векам (в этих вопросах он признанный мировой авторитет), а то, что касается дней сегодняшних, выслушивает вполуха. Любое преступление, любое событие, имевшее место в Средние века или в Золотом веке, значило для него намного больше, чем то, что произошло позавчера.
Диас-Варела быстро подошел к Луисе и взял ее руки в свои:
— Ну, все, все. Успокойся, пожалуйста. Прости, что так вышло, я и предположить не мог, куда заведет этот глупый разговор!
Мне показалось, что ему очень хотелось приласкать ее, провести рукой по щеке, как делают, утешая ребенка.
