— Ваше объяснение напомнило мне слова девочки, которые она произнесла при нашей первой встрече: «Самая заразная болезнь — душевная».
Мэри Джейн смеется, откинув голову, и демонстрируя красивые, ровные зубы. Ей, видимо, очень нравится мысль о том, что я тоже душевнобольная.
— Ладно, — говорю я, — так как мне повезло быть свидетелем вашей необыкновенной наблюдательности, последний вопрос: откуда был отправлен конверт?
— С острова Кинос, он в нескольких часах по морю от Афин.
Как плохой шахматист, которому удалось, наконец, сделать успешный ход, я говорю:
— Ага. Мать, которая до безумия любит дочь, которую она, предположительно, не видела несколько месяцев, не смогла найти время, чтобы встретиться с ней? Или несколько часов пути были бы невосполнимой тратой времени для великого фотографа? И почему девочка считала, что мать в Новом Орлеане?
Мэри Джейн отвечает:
— Она боится. Боится собственной дочери. Любить — одно, а бояться — другое. Да и права она. Девочка обычно с ненавистью встречает ее. Психологи полагают, что она считает мать виновной в смерти отца.
— Хотите сказать, в его самоубийстве.
— Да нет! — качает она головой, прикрыв глаза. — Она уже и вам эту сказку рассказала. У ее отца были серьезные проблемы с выпивкой; он умер от цирроза печени. И то, что она в двенадцать лет с таким упорством прививает себе привычку к алкоголю, тоже связывают с травмой из-за смерти отца.
— Значит, она меня обманула, — говорю я. — Заставила меня посмотреть на фотографии под влиянием собственных навязчивых идей.
Она улыбается, вновь демонстрируя красивые зубы:
— А у вас были проблемы с матерью? — и, тут же внезапно став серьезной, добавляет: — Но я хочу извиниться. Вы правы, я не должна была оставлять вас одну с ней. Вы ее еще слишком мало знаете. В последние дни у нее было хорошее настроение, спала она хорошо — и я решила, что все в порядке. А сейчас прошу у вас позволения удалиться. Если хотите, сегодня я займусь ею.
Встав, она направляется к выходу воздушной походкой.
— А у вас были проблемы с матерью?
Лучше бы она что-нибудь написала краской из баллончика на стенах моей каюты. Я не знаю, что думать. Точнее сказать, я сбита с толку: пытаюсь лихорадочно оценить ситуацию, но ничего не выходит. Мне нужно время. Время и душевный покой.
Шесть
После полудня меня одолевает жуткий голод. Боясь встретить знакомых и озираясь по сторонам, я направляюсь в кафе купить какой-нибудь еды.
На обратном пути, как только подхожу с полными свертков и бутылок руками к лестничной площадке, вдруг нарываюсь на Капитана. Я маленького роста, он — высокий. Вечно я, как громоотвод, притягиваю именно тех, кого видеть не хочется. Других способностей и талантов у меня нет.
Капитан преграждает мне путь своим огромным телом и, глядя пристально синими глазами, сразу переходит в наступление:
— Думаете, это легко — быть таким, как я? Знать то, что знаю я? Видеть то, что вижу я? Легко?
Держу язык за зубами, сразу смекнув, к чему он клонит. Пусть поболтает. Он же мастер.
— Неужели вы думаете, что передавать другим свои мысли — просто? Неужели вы думаете, что просто дарить всем тепло, широту и бесконечную красоту моего сердца?
Вот придурок. Еще уставился прямо в глаза — и взгляд не отвести. Не могу долго смотреть в глаза чужого человека. И не выношу, когда мне в глаза смотрит кто-то чужой. Ясно, что у Капитана выдалась свободная минутка, и ему не терпится опробовать на ком-то силу своего обаяния и ораторские способности. Ему нет дела до того, что кто-то о нем думает.
— Понимаете, я одинок в этом мире. Как в ссылке. Совершенно одинок. Я знаю, какую цену я должен заплатить. Ведь я выбрал долг, выбрал присягу. Все книги пишут о таких, как я. Я поражаюсь, когда нахожу все свои мысли во всех священных книгах, написанных сотни лет назад. Но это моя миссия: я должен выполнить ее! Я готов к боли; я здесь — в этом мире — для того, чтобы заплатить за грехи других.
Господи! Наш Капитан чокнутый, оказывается. Этого еще не хватало.
Капитан, довольный, что я молчу, переходит к кульминации. Его ярко-синие глаза приобретают страдальческое выражение, и, простерев руки, он начинает причитать:
— Молю вас, снизойдите до любви к страдальцу, ибо если вы не снизойдете — мое сердце будет навечно разбито. Вы можете унизить, оскорбить меня, написать про меня гадости на всех стенах этого гадкого корабля, но мое большое сердце всегда будет полно любви к вам.
На этих словах он сжимает кулаки и театрально начинает бить себя по груди.
— Эти губы будут молиться о вашем спасении. Эти глаза будут видеть только вас. Ваш выбор — принять или нет…
Тут он на мгновение выходит из роли и тыкает указательным пальцем мне в сердце:
— Давайте, что же вы молчите, скажите мне в лицо все те отвратительные ругательства из бассейна! Скажите мне это в лицо!
Совершенно растерявшись, лепечу:
— Господин Капитан, поверьте, то, что было в бассейне, не имеет к вам никакого отношения. Вы все неправильно поняли. Эти слова — эмоции девочки, она испытывает их к совершенно другим людям.
Капитан обреченно качает головой. И говорит тихо:
— Нет, это выражение ненависти, которую вы испытываете ко мне. Разве может быть иначе? Два вечера назад вы тяжко оскорбили меня перед всеми, притом так, как до того дня не оскорблял никто. А вчера ночью написали в бассейне про меня те гадости. Знайте: я вас люблю и прощаю. Возможно, мне предстоит смерть от горя. Но ничего. Зато я познал мир и свой истинный путь. Пусть душа ваша будет спокойна — я простил вас. Я любил вас и простил от всего сердца.
— Это вы-то меня любите?! — взрываюсь я. — Такой тупой, самовлюбленный индюк, как вы?! Сердце у него большое! Печень у вас большая, а не сердце — разбухшая печень старого алкоголика!
Он сильно краснеет, и, протягивая ко мне дрожащую руку, дрожащим голосом говорит:
— Я прощаю вас, все равно прощаю. Подставляю вам другую щеку. Вы сняли с меня пальто — я отдаю рубашку. Оскорбляйте меня, издевайтесь надо мной! Вы полны отвращения, ненависти ко мне, вы желаете мне отомстить. Прошу вас, сделайте это! Избейте меня, унизьте меня!
На этой сцене мне не удается сдержать смех. Капитана, теперь заело, как пластинку, прерываю его тираду:
— Прошу вас, господин Капитан, выслушайте меня. Я не писала того, что было в бассейне. Те слова написала наша девочка. И заверяю вас, они не имеют к вам совершенно никакого отношения. А за то, что я сказала вам за ужином два дня назад, искренне прошу меня извинить. Если это вас успокоит, простите меня и разрешите мне пройти, наконец. Я вовсе не испытываю к вам ненависти и ничего подобного. Я, признаться, даже толком и не знакома с вами.
