В горах домов – по пальцам перечесть, и порой дорога подолгу вилась через дремучий лес. Для человека две тысячи метров – предел, дальше начинается зона дискомфорта, где обитать сложно. Пансионатов здесь было раз, два и обчелся.
Когда асфальтированная дорога закончилась, я остановился и вышел из машины.
Меня тут же атаковала стужа. Атаковала, именно так. Обхватив себя руками от холода, я пошел.
Снаружи я замерз, но в глубь тела холод не проникал. Мне было зябко, но внутри я еще не успел остыть.
Я немного походил и вернулся к машине. Салон был еще теплым. Когда я закрыл дверь, на коже выступила влага.
Я вспомнил, что хотел проверить состояние шин. Впервые я ездил на зимних шинах. У меня с детства так было: если что новое, то не по себе становится.
Я сделал вывод, что пока на дороге нет снега, что на зимних ехать, что на простых – все одинаково. Главное, шины опробованы, и теперь это уже не ново.
Я медленно спускался по горной дороге, то и дело сбрасывая скорость.
Проехал я недолго. На обратном пути я остановился у деревянной хижины-зимовья, выпил кофе. Солнце уже заходило, когда я добрался до дома.
Я немного отдохнул, а к шести поехал на ужин. В это время года отдыхающих на вилле не было, так что в столовой я оказался единственным посетителем. Смотрительша вела себя как-то суетливо, будто ее все время поторапливали. Она поздоровалась с вымученной улыбкой.
Вернувшись в хижину, я принялся вытачивать стек.
Луна и звезды меня не интересовали. Смотрительша сказала, зимой по ночам ясное небо, звезды хорошо видно, а меня вдруг осенило, что я с самого приезда ни разу не смотрел на небо.
Пива у меня не было, поэтому я выпил виски. Подождал, когда кровь заиграет. Напиваться смысла особого не было. Просто хотелось заглушить некоторые части рассудка.
Огонь в очаге угасал. Я подбросил стружек и добавил новое поленце.
Позвонили в дверь.
Скользнула мысль, что я, должно быть, что-то забыл в столовой. Открываю – стоит Акико.
– Я заходила днем, но вас не было.
– Да, новые шины ставил. Завозился.
У меня было такое чувство, словно мы встретились после долгой разлуки. На Акико была меховая шапка и замшевая куртка цвета палой листвы. Такой вид, будто она каталась на лыжах.
– Я думал, вы в Токио вернулись.
– Да, я ездила пару недель назад. А сейчас в колледже занятий нет, вот я и приехала.
– Ах вот как. Понятно.
Я почти не опьянел. У меня была совершенно ясная голова.
– Я поселилась в гостинице тут, чуть повыше, в горах. Какое-то время пробуду.
– А почему не на вилле?
– С оформлением куча возни, не хотела дядюшку утруждать. Он и так из-за меня правила нарушил.
– Значит, в гостинице?
– Вот, решила вас навестить, – сказала Акико вроде бы ни к чему.
Впервые мне захотелось скрыть тот факт, что я на самом деле убийца. До сих пор ничего не утаивал от людей, а уж тем более это.
– А вы сидели в тюрьме, да? В газете про ваше дело статья была, я читала в библиотеке. Там довольно большая статья.
Я не знал, как теперь быть, куда деться от этого желания сохранить свое преступление в тайне.
– Я кое о чем тут думала. Мне тут пришли в голову интересные мысли.
– Да?
– Я хочу попросить вас, чтобы вы меня нарисовали.
– Вы меня об этом уже просили.
– Вы не рисуете людей?
– Я этого не утверждал.
– Тогда нарисуйте меня.
– Зачем?
Акико впилась в меня взглядом. Меня переполняли эмоции, и я, сам не знаю почему, сунул руки в карманы.
5
С утра я разоспался и встал позже обычного. Это из-за Акико: она каждый день стала заглядывать после ужина и задерживалась на пару часов.
Она позировала, сидя возле очага, и я рисовал ее углем в альбоме для набросков.
Два часа истекали, и Акико уходила. Мы сразу так договорились, на два часа, и от заведенного не отклонялись – на пару минут от силы. Когда уходила Акико, у меня начинался вечер. Я принимал ванну и пропускал пару рюмочек, медленно доходя до кондиции. В койку я заваливался с двухчасовым опозданием, поэтому припозднялся с подъемом. Какое-то время меня даже посещало чувство, что я переехал в страну с двухчасовой разницей поясного времени.
Акико захотела посмотреть наброски. Я показал. Их было четыре, и не сказать, чтобы какой-то получился удачнее остальных. Мне нравилось делать наброски, это напоминало прежние времена.
Стали часты снегопады. И несмотря на это, снег не накапливался. На дороге, по которой я каждое утро бегал, лежало немного снега. Я выбирал места, где он начал подтаивать, и кроссовки скоро покрылись грязью.
После обеда я весь день простоял перед холстом в студии. Мучило меня что-то такое, отчего я хотел избавиться. Впрочем, пока я не начинал рисовать, я не знал, с чем именно мне предстоит бороться. Такова участь художника.
– А почему вас обвинили в «нанесении смертельных увечий»? Ведь это была самооборона.
Уголь сновал по альбомному листу, а Акико пыталась меня разговорить. Она ссылалась на газеты, хотя у меня складывалось впечатление, что девушка проштудировала судебные протоколы.
– Вы могли подать апелляцию, тогда вам как минимум отсрочили бы приговор. Вы же, напротив, с самого начала настаивали на том, что намеревались совершить убийство.
– К чему вы клоните?
– Вам хотелось вкусить тюремной жизни? Заворожила эта мысль, да?
– Ради такого не убивают.
Акико сидела возле очага. Кроме того, в комнате был включен масляный обогреватель, так что в гостиной стояла настоящая парилка. Однако гостья не снимала свой свитер цвета палой листвы.
– Вы сейчас загоритесь.
Мне представилось, как пламя из очага охватит ее свитер, но Акико поняла это так, что в комнате слишком жарко. Она поднялась со стула и повернула колесико на обогревателе.
В тюрьме у нас стояли обогреватели, но по ночам все равно было холодно. Койки в камере были поделены – на этот счет строго. Когда появлялся новичок, совершивший мелкую провинность, ему отводили место в холодных углах, где гуляли сквозняки. Ко мне с самого начала отнеслись по-королевски. В тюрьме совсем другие мерила.
– Кажется, я поняла, почему вы сорвались и убили его. Он зашел так далеко в своих оскорблениях, что вы этого уже не могли выносить.
