тусклый свет едва оживлял блеклую, местами облупившуюся зелень стен. Скудную обстановку составляли две узкие железные койки, прижатые к стенам, маленький письменный стол и стул. Зеркало и парикмахерское кресло исчезли. Марина Раскова делила спальню с Екатериной Будановой[6], начальником штаба полка бомбардировщиков «Петляков-2». Сейчас Будановой в спальне не было, и это придало Ане уверенности.
— Итак? Я слушаю!
Из побелевших губ Расковой вылетело маленькое облачко пара. Конец апреля выдался очень морозным, снег валил едва ли не каждую ночь, здание не прогревалось. Раскова твердила летчицам, что они должны научиться стойко переносить холод. Аня увидела, что их руководительница не пользуется какими-либо привилегиями, которые давало ее звание майора.
Раскова нетерпеливо топнула ногой и посмотрела Ане в глаза пристальным взглядом, который в немалой степени и определил ее репутацию женщины с характером. Аня знала, что ей следует действовать быстро, не злоупотреблять временем начальницы, но в то же время успеть себя зарекомендовать.
— Я знаю, что через две недели наши тренировки окончатся и будет составлен список распределений по полкам. Майор Раскова, я хочу быть пилотом истребительного полка.
Начальница удивленно подняла бровь. У нее были широкий и высокий лоб, озорной блеск в глазах, стянутые сзади в крепкий узел черные волосы, волевые скулы… Тон Расковой, когда она общалась с подопечными женщинами — будущими летчицами, штурманами и механиками, — был и материнским, и грозным.
— Но ты же штурман или я ошибаюсь?
Просияв, что ее узнали, Аня выпрямилась и для большей представительности расправила плечи.
— Я только штурман, — сочла она нужным поправить, — но я очень много трудилась, чтобы стать пилотом и…
— Подожди, — прервала ее Раскова.
Аня знала, что должна преодолеть этот неприятный этап разговора. Она сделала ставку на понимание со стороны начальницы, которой удалось стать летчиком-истребителем[7] незадолго до войны. Аня надеялась, что майору Расковой будут близки ее устремления. Впрочем, разговор шел не в то русло.
— Неужели ты думаешь, что во время войны с фашистскими захватчиками есть место для личных амбиций? — одернула девушку майор Раскова.
— Нет, — пробормотала Аня, опустив глаза, — но я не…
Раскова не дала ей продолжить:
— Твоим хотелкам грош цена, как и моим. Летчиком-истребителем я стала в 1939 году, еще до войны, я месяцами трудилась не покладая рук, — с напором говорила она, догадываясь, какую карту Аня хочет разыграть. — То было совсем другое время. Настал трудный час, ты и твои товарищи решили пойти на фронт добровольцами, то есть посвятить свои жизни спасению Родины.
Аня подумала, что сейчас самое время извлечь выгоду из того, что она когда-то соврала.
— До прибытия на базу я ни разу в жизни не управляла самолетом, а через десять дней во время экзамена впервые в жизни летала одна. Каждую ночь я почти не смыкала глаз и упорно тренировалась. У меня было всего сорок часов налета, но я сумела удержать Як от срыва в штопор. В следующие недели, помимо штурманского дела, я осваивала на Яке фигуры пилотажа, взлет и посадку на разных площадках в любую погоду, в основном по ночам, чтобы никто меня не видел. Вы понимаете, как важно для меня истребить фашистскую гадину?.. И теперь я знаю, что в истребительном полку пользы от меня будет больше всего.
Услышанное ошеломило Раскову. Два с половиной месяца эта девчонка, которую она взяла собственноручно, своевольничает на авиабазе — и никто не заметил ее проделок? Ни она, ни Петров, ни Семенов, ни Голюк… Никто.
Раскова откинулась на спинку стула. Такое поведение должно повлечь наказание, может, даже трибунал за нарушение субординации или даже за предательство. Но в данном конкретном случае виновной окажется именно она, ее командир. Ее обвинят в некомпетентности. Это дойдет до ушей Сталина. А ведь она приложила столько сил, чтобы Сталин лично поручил ей сформировать исключительно женскую авиационную группу.
Марина Раскова прекрасно помнила свою давнюю встречу с Аней. Сначала она колебалась — настолько хрупкой казалась ей девушка. Непонятно почему, но она все же решила выказать Ане доверие. Теперь же Раскова оказалась приперта к стенке, и в данном случае ей лучше промолчать.
— Через две недели покажешь, на что ты способна, — заключила Раскова и указала Ане на дверь.
Аня вытянулась в струнку и отдала честь, едва сдерживая восторг.
Голюк, со стиснутыми зубами, затаился в коридоре. Он поспешно отпрянул, чтобы Аня не узнала, что он за ней шпионит. Из разговора, услышанного через приоткрытую дверь, он не упустил ни слова.
Глава 16
Цимлянский заказник,
сентябрь 2018 года
Павел с Василием ночью выехали из Ростова в направлении Волгодонска. Этот город находился меньше чем в трехстах километрах, но, свернув с окружного шоссе, дядя двигался не по крупным трассам, а по проселочным дорогам. Ехали молча. Радио перестало ловить, зато мотор тарахтел вовсю. Павла его звук угнетал, а Василия обнадеживал. Павел очнулся, когда забрезжил хмурый рассвет. Столь робкий, что ясной погоды ждать не приходилось.
Павел прочистил горло; его тяготило вынужденное сосуществование с дядей в тесном пространстве. Стихийный обольститель, Павел вечно хлопотал, чтобы обаять всех окружающих. Вот и теперь ему хотелось наладить с дядей нормальные отношения, настроить Василия на сочувственное, а то и дружественное восприятие племянника. Недолго думая, Павел пустился плести истории, хотя бы просто для того, чтобы услышать, как те прозвучат в салоне этой колымаги.
— Нашим успехом мы были обязаны Саше, и это была его идея. Он меня вовлек в свой проект. Теперь я потерял все, его, свою жизнь, все… Я ведь маме тогда говорил чистую правду. А Саше каждый день долбил, что это слишком опасно, что мы найдем что-то другое и ну их к черту, эти деньги.
Василий молчал, даже ухом не повел. Павел пошел ва-банк.
— Без Саши я ноль. Кусок дерьма… — произнес он, прищурившись и глядя на дорогу.
И без Саши Ирина никогда бы меня не заметила! Этого Павел произнести не мог, потому что это было правдой.
Василий крепче вцепился в руль и нахмурился.
Повисшая тишина показалась Павлу вечностью. Наконец дядя хрипло произнес:
— Тогда тебе не остается ничего другого, как совершить поступок, которым ты сможешь гордиться… Конечно, я не имею в виду ту фигню, которой вы занимались до сих пор.
Последние слова прозвучали как пощечина. Василий не заглотил наживку. Сейчас от него поблажек не дождешься. Нужно придумать что-то поубедительнее.
Времена изменились, я уже не тот испуганный малыш, который не отрываясь смотрел в телевизор, потому что мать рядом с ним непрерывно пила и плакала.
Павел закусил губу. Ответить ему нечего, лучше промолчать.
В общем, когда вернемся в Ростов, я смоюсь, с денежками той девчонки уеду в Москву или в Питер, а с этим психом уж точно не останусь.
Павел умел пудрить мозги не только окружающим, но и самому себе, показывая положение дел в выгодном для себя свете. Теперь он утешался размышлениями о том, действительно ли дядя сердит на него за «ту фигню» или просто злится, что племянник ворвался в его логово волка-одиночки.
А тебе не надо было быть таким идиотом. Ты знал, что это может случиться. Это должно было случиться.
Павлу было не по себе. Он всегда легко располагал к себе людей, а тут, поди ж ты, эти двое не желают поддаваться его чарам: дядя и Ирина.
Он включил телефон. Ирина так и не написала. Павел старался не читать оскорбительные сообщения друзей и поздравления подписчиков, все еще убежденных, что это была не трагедия, а гениальная постановка. Он набрал сообщение той, кто — если он честен сам с собой — столь же прочно занимала его мысли, что и Сашина гибель. «Мне нужно провернуть одно дельце. Вернусь через несколько дней». Подумав, Павел добавил: «Не бойся, я скоро вернусь, займусь Владимиром, отдам ему деньги». Затем он стер сообщение. Потом снова набрал то же самое, отправил и сразу выключил телефон, будто тот жег ему руки.
Они проехали Волгодонск и через час уткнулись в завал
