что старичок сказал только об одном человеке, приехавшем в гости, а не о двоих. Может, он просто был не очень в курсе дела, а может, это была совсем не та Марта или Марфа. И что нам тогда делать?
Мы спросили у старичка, который, кстати, назвался дедом Василем, а по батюшке Василичем, как нам найти эту самую Марту Подригу. И тот, обрадовавшись, что сумел разгадать нашу загадку, вызвался поехать вместе с нами и самолично показать ее дом.
— Вы ее хату уже, поди, бачили, когда мимо ихалы, — сказал старичок. — Ладная хата, крепкая. И Марта — хозяйка справная. Та шо мы стоим-то? Ихать надыть, сами усе и побачите.
Мы сели в машину: дед Василь — впереди, рядом с Лялькой; я — сзади, между спальными мешками и рюкзаками, и малой скоростью отправились в обратный путь. Однако ехать нам пришлось всего ничего. Уже через три дома дед Василь велел Ляльке свернуть к двухэтажному кирпичному особняку под зеленой крашеной крышей.
— Это и есть дом Марты Подриги? — спросила я, разглядывая затейливого медного петуха, «сидящего» на крыше.
— Он самый. Только нэма их никого. Зранку ще запор висит. Видать куды-то поихалы.
«Вот те раз, — расстроилась я. — Ехали-ехали, наконец приехали, а на двери замок». — А на дворе между тем был, уже вечер, и проводить вторую ночь в полевых условиях мне лично совершенно не улыбалось.
— А может, соседи знают, куда хозяева уехали? — спросила я.
— Шо?
— Я говорю, может, соседи знают, куда подевалась Марта вместе со своим родственником?
— Можэ, и знають, — согласился дед Василич, — а можэ, и нет.
Мы выбрались из машины и через калитку вошли во двор. На двери дома действительно висел большой амбарный замок, а возле собачьей будки сидел черный с подпалинами кобель. Вернее, не сидел, а рвался с цепи, добросовестно исполняя свою собачью службу.
— А что эта Марта одна живет? — поинтересовалась я.
— Одна-одинешенька, — ответил Василич. — И это в таких-то хоромах! — В его интонациях прослеживалось явное неодобрение. — А уж кто тильки к ней ни сватался, кто тильки замуж идти ни уговаривал, а она — ни в какую. Вот ведь кака дурнэнька баба! А хата хороша!
— Так, может, потому она и не хочет замуж, что женихам ее дом больше ее самой нравится? — усмехнулась я. — Сколько лет-то ей, вашей Марте?
Василич призадумался, производя в уме какие-то расчеты.
— Она, кажись, уже писля войны народылася, — наконец произнес он. — Точно писля войны.
— Какой?
— Шо?
— Какой войны, спрашиваю.
— Как какой? — удивился Василич. — Отечественной. Да вы не сумлевайтесь, — заверил он, — Марта — баба ще в соку, и ей сейчас замуж — в самый раз. К тому ж куды ж она с такой хатой и без мужика, без хозяина то исть?
Василич раскудахтался, как старая курица. Видать, большой и добротный дом Марты Подриги не давал покоя не только большехолмским женихам, но и ему самому.
Кобель тем временем истошно лаял и рвался с цепи, демонстрируя образцовую собачью службу. Но особой злобы в его голосе не было, и лаял он больше для порядка. Когда же Василич, прикрикнув на кобеля, велел ему замолчать, тот и вовсе затих и, усевшись на задние лапы, стал с интересом разглядывать вновь пришедших.
«А собаку-то на цепи никто без присмотра не оставит, — подумала я. — Ее же кормить надо. Значит, либо хозяйка сама скоро вернется, либо собаку соседи кормят.
— С соседями нужно поговорить, — сказала я. — Наверняка они знают, где Марта.
Лялька с дедом Василем двинулись к соседнему палисаднику, а я решила обойти дом и осмотреться.
Дом был действительно большой и «справный», как сказал дед Василь. Такой еще целый век простоит, и ничего ему не сделается. Но в одном старик был прав. Для того чтобы содержать в порядке такие хоромы, действительно нужна мужская рука, а точнее руки. И не просто руки, а умелые руки. Это я по своей даче знаю. Там постоянно нужно что-то ремонтировать, перестраивать, перекрашивать и так далее... Но мы-то, как правило, нанимаем рабочих и оплачиваем их труды. А откуда у Марты такие деньги? Впрочем, может, ей родственники помогают?
— Марьяночка, — вдруг донесся до меня чуть слышный голос. — Марьяночка, это я Фира.
Я остановилась, как вкопанная, и покрутила головой. Откуда доносился голос, было неясно.
— Я здесь, — снова послышался голос, — в сарае.
— Фира? — тоже шепотом спросила я.
— Да, то есть нет. Я теперь не Фира, а Яков Ефимович.
— О-о-о!.. — выдохнула я. Видать не зря тетя Вика Белые столбы поминала. Сбрендил старик. Совсем с катушек соскочил.
Я подошла ближе к сараю и, делая вид, что рассматриваю стену (хотя что, собственно, на ней рассматривать?), тихо спросила:
— Ты живой? Тьфу! То есть ты хорошо себя чувствуешь?
— Да живой я, живой. А что случилось-то? Ты зачем приехала? С Викусей что-нибудь?
— Это я у тебя хочу узнать, что случилось, — уже совсем другим тоном осведомилась я.
Теперь, когда выяснилось, что Фира жив и здоров, хотя и не совсем, если принять во внимание тот факт, что он теперь не Фира, а Яков Ефимович (хорошо, что не Ричард Львиное Сердце), меня разбирала злость на этого искателя приключений. Мы бросаем все дела, мчимся, можно сказать, в другую страну, чтобы найти этого кошмарика, а он с раздвоением личности сидит в чужом сарае и даже не выходит оттуда, чтобы поздороваться.
— Опять в казаков-разбойников играешь? — повысила я голос. — Не наигрался за семьдесят лет? Ты хоть знаешь, что там с тетей Викой в Киеве творится? От тебя пятый день — ни слуху, ни духу. Мы уже не знали, что и думать. А ну выходи быстро!
Звякнула щеколда, и моим очам предстал Фира, живой и здоровый и даже щегольски одетый (в соответствии с его, разумеется, представлениями о моде) и аккуратно причесанный. Я с удивлением уставилась на старика. Вообще-то Фира и раньше любил выпендриться «во все заграничное», как он говорил. Тем более что возможность у него такая была. От моего отца ему доставались фирменные куртки и джемпера. И несмотря на то, что Викентий Павлович — мужчина крупный и высокий, тетя Вика как-то умудрялась
