на него это не похоже». От путаных мыслей меня отвлек шум подъезжающей машины.
— Слава Богу, наши приехали, — сказала я сама себе и побежала открывать ворота.
Из машины вышли отец, Степан и Сережка. Памелы с ними не было.
— А где же Памела? — спросила я. — Осталась дежурить возле профессора?
Дед ничего не ответил и молча прошел мимо меня в дом.
— Она попросила отвезти ее в отель, — шепотом сообщил Степка. — Дед сильно расстроился.
«Видать, не понравилось ей у нас».
— А что с Джедом? Как он?
— Жить будет, но подробности после ужина. Ты кормить-то нас собираешься?
— Опять кормить, — простонала я. — Ну, что за привычка все время есть, есть и есть! Скорее бы уж тетя Вика приехала.
— Ты чего, мать? — возмутился Степка. — Мы последний раз ели десять часов назад.
— И то верно, — усовестилась я и отправилась разогревать ужин.
Пока мы со Степкой накрывали на стол, отец рассказал, как в местной больничке Джеда вообще не хотели принимать, потому что у него нет страхового полиса. А когда узнали, что он на минуточку подданный США, то предложили поместить его в платное отделение.
— Я, естественно, согласился, — продолжал отец, — пока не увидел, что собой представляет это платное отделение, — нищета, убожество и грязь. Короче говоря, я связался по телефону с Никольским из Склифа и договорился, чтобы они приняли Маклахена у себя. Но Джед был настолько плох, что везти его на обычном автомобиле мы не рискнули, а машину «скорой помощи» в местной больнице нам наотрез дать отказались. Ни деньги, ни уговоры не помогли. Пришлось ждать, пока приедет машина из Склифа. В Москве, слава Богу, проблем уже не было. Владимир Сергеевич, спасибо ему, специально приехал в клинику и сам встретил нас в приемном покое. Рентген, какие-то анализы — все сделали мгновенно. В общем, Джед в надежных руках, — закончил отец.
— Ну и слава Богу, — сказала я. — А мы с Димкой тут головы ломали, как это все могло случиться.
— А где, кстати, он? — спросил отец.
Тут мы услышали доносящиеся из глубины сада протяжные крики.
— Ой, елки-палки, — завертелась я. — Я ж Димке полотенце забыла отнести, он в душе моется.
— В душе на улице? — удивился дед. — Зачем? Там же вода холодная.
— Не мог он в дом зайти, с него грязь потоками стекала. Мы Мишаню из канавы вытаскивали.
— Опять? — хохотнул Степка.
— Опять. — Я сунула ему чистое банное полотенце и велела отнести Димке. — И одежду чистую прихвати, — крикнула я вдогонку.
Минут через десять мальчишки привели из сада совершенно продрогшего, но чистого Димона. Парни хохотали, а Димка ругался на чем свет стоит:
— Я полчаса Тарзаном бегал между яблонями, кричал, звал на помощь, — злобствовал он. — Вы что, оглохли тут все?
— Прости, Димыч, родной, не слышали, — оправдывалась я. — Садись в кресло, я тебя пледом накрою.
— Не надо, — проворчал Димка. — Что я тебе, старый Маклахен?
— Ну, раз не надо, так нечего и ворчать, садись лучше к столу. Ты еще два часа назад смертельно есть хотел.
— Это точно, — согласился Димка. — Если бы не этот урод Мишка...
За ужином дед сам заговорил о Памеле:
— Она в шоке от всего случившегося, — грустно произнес он. — Сказала, что ей нужно в отель, что у нее на завтра назначена какая-то важная встреча. Но ясное дело, ей просто хотелось поскорее от нас избавиться.
— И ее можно понять, — фыркнула я, — трупы, милиция, пьяный Сашка, покушение на Маклахена...
— И снова милиция, — заржал Димка, а следом за ним захохотали Степка и Серега.
Напряжение последних суток вылилось в общий гомерический хохот. Мы смеялись до изнеможения. Я вытерла выступившие от смеха слезы и спросила:
— Чаю хотите?
— Хотим, — ответили мальчишки.
— А я, если честно, выпил бы чего-нибудь покрепче, — заявил отец.
— Вот отличная мысль! — Димка вскочил и исчез в прихожей. Вернулся он, держа в руках красивую пузатую бутылку.
— Для снятия стресса очень подойдет. Превосходный французский коньяк. Специально сюда вез. Мне эту бутылку подарила одна французская мадам, с которой я познакомился на кладбище.
— Димон, ты уже на кладбище знакомишься? — удивилась я.
— Ехидна, — бросил Димка и продолжил. — Между прочим, именно из-за этой истории я к вам и приехал.
— Что за история? — заинтересовался дед.
— История на миллион долларов. Сейчас все подробно расскажу, только коньяк разолью.
Димка разлил по рюмкам коньяк, с удобством устроился в кресле, мы тоже разместились на диванах, и он начал свой рассказ.
— Вы, конечно, знаете, что в предместье Парижа есть русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Там захоронено много русских: очень известных людей и совсем неизвестных. Как правило, все туристы из России приезжают на это кладбище на экскурсию. Вот и я решил туда поехать, правда, один. Ходил я между могил, а сам думал: «Может, здесь похоронены мои предки?» Хотя что я говорю, из всех предков во Францию уехала только дедова сестра Екатерина — Екатерина Алексеевна Воронцова. Других братьев и сестер у деда не было. Вернее, они были, но умерли еще в раннем детстве. Я только теперь обо всем этом узнал. Дедушка Дмитрий за свое дворянское происхождение, как вы знаете, отсидел в сталинских лагерях десять лет и впоследствии никогда и никому о своих корнях не рассказывал. Только после его смерти я узнал от мамы, что однажды, будучи уже очень больным человеком, дедушка рассказал ей о себе правду. Тогда-то мама и узнала, что ее свекор — потомственный дворянин, граф Воронцов. Это была одна из ветвей той известной фамилии. Дед взял с мамы слово, что она никому ничего не расскажет. Это теперь стало модно искать дворянские корни в своих родословных, а раньше почетным являлось рабоче-крестьянское происхождение. Даже мой отец ничего не знал. Дед всю жизнь боялся, что его происхождение может повредить военной карьере сына. Времена-то были непростые. Даже когда началась перестройка и, помимо всего прочего, стали образовываться дворянские собрания, дед не верил, что это надолго, и молчал, как кремень. Так он и умер, ничего толком не рассказав о своей прежней жизни, сказал только, что
