Может быть, после его смерти. Насколько он мог судить, еще никто не подметил этой тенденции, все воспринимают домоседство как нечто естественное. В самом деле, зачем куда-то ездить?
«Но это опасно…» – пробормотал Дмитрий, и услышав сигнал вызова рядом, машинально протянул руку к монитору.
Интерьер кабинета исчез, заместившись объёмным изображением человека, сидящего за столом, казавшимся продолжением стола Раскина.
Длинные седые волосы, толстые линзы очков, и знакомые глаза. Удивительно знакомые…
– Вы… – заговорил наконец Дмитрий, – Но так изменился…
Появившийся в пространстве человек улыбнулся:
– Изменился? – сказал он, – Да и вы тоже. Я – Кузнецов. Помните? кормыши, экспедиция…
– Кузнецов… Павел Николаевич? А я не так давно вспоминал о вас. Вы ведь остались там, в Обиталище. Верно?
Собеседник кивнул:
– Совершенно верно. Знаете, а я недавно прочёл вашу книгу. Совершенно потрясающая работа, и очень актуальная в сегодняшнее время. Я сам долго собирался написать что-то подобное, но всё времени не хватало. И это, наверное, хорошо, что так получилось. Вы справились гораздо лучше. Особенно хочу отметить раздел о функциях головного мозга.
– Мозг хтоников всегда занимал меня. Ну как всегда… Конечно же с того момента, когда я столкнулся со строением их организма во время эпидемии. Этот орган трудно назвать мозгом, вообще-то. То есть это совсем не то, как мы представляем себе этот орган в нашем понимании. Ну, конечно же, сравнивая с органами человека. Ведь кормыши по своему физическому строению совсем не похожи на людей! Есть некоторые специфические особенности. Боюсь, я тогда уделял ему больше времени, чем имел на это право. Нас ведь не за тем посылали.
– Да нет, вы правильно поступили в то время, ответил Кузнецов, – Я потому и обратился к вам именно сейчас. У меня появился один пациент – операция на мозге. Это – хтоник. И только вы можете справиться.
– Хотите доставить его сюда? – у Дмитрия отчего-то перехватило дыхание, руки задрожали.
Собеседник покачал головой:
– Этого нельзя сделать. Да вы его хорошо знаете, это философ Серемар.
– Серемар? Это мой самый лучший друг. Мы с ним общались всего пару дней назад! Что произошло?
– Совершенно неожиданно ему стало плохо, – ответил Кузнецов, – И он хотел вас видеть.
Раскин окаменел, внезапно охваченный паникой, отчего лоб его покрылся крупными каплями испарины, а пальцы свело в кулак. До боли.
– Вы ещё успеете, если только отправитесь сразу после нашего разговора, – продолжил собеседник, – Я договорился с Мировым советом, чтобы вам зарезервировали спецлифт до Обиталища, а гравилёт ждёт команды. Всё решает скорость.
– Но… – дрожащим голосом заговорил Дмитрий, – Я сейчас не могу…
– Что значит не можете?!
– Это, как бы вам сказать… Не в моих силах, и вообще, почему именно я? Вы сами отлично…
– Я не справлюсь с этим, – перебил его Павел, – Только вы в состоянии выполнить такую операцию, только у вас есть необходимые для этого знания. Жизнь Серемара в ваших руках. Если вы тут появитесь, он будет жить. В противном случае он умрёт. Хтоники практически не болеют, и живут очень, и очень долго. А тут, очевидно, последствия той самой эпидемии. Вы не можете не приехать.
– Всё дело в том, что я не могу спускаться так далеко в глубь земных недр.
– Спуск в шахте сейчас доступен любому человеку, вы знаете об этом. Давление регулируется очень мягко, вы ничего не почувствуете при спуске. Вам создадут любые условия.
– Павел, вы не понимаете, – взмолился Раскин, – Вы…
– Не понимаю, – утвердительно произнёс Кузнецов, – Не могу этого понять – чтобы человек мог отказаться спасти жизнь другу…
Они долго в упор смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
– Я передам распоряжение, чтобы экспедиционный гравилёт предоставили прямо к вашему дому, – вымолвил, наконец, Кузнецов, – Думаю, к этому моменту вы примете правильное решение.
Собеседник пропал, и привычная стена вернулась на свое место. Стена и книги на полках, камин и картины, милая сердцу мебель, дыхание весны из открытого окна…
Раскин сидел неподвижно, глядя в пространство перед собой.
Серемар… Милое, мохнатое лицо, свистящий шепот и птичье пощёлкивание. Заботливый, прозорливый Серемар. Проникнувший внутрь субстанции, из которой сплетены грезы, и вылепивший из неё логику, новые правила жизни и поведения. Серемар, для которого философия – не теория, а по-настоящему прикладная наука, средство усовершенствовать, улучшить жизнь.
Дмитрий закрыл лицо ладонями, борясь с нахлынувшим на него отчаянием.
Кузнецов не понял его. Да и откуда ему понять, ведь он не знает, в чем дело. А хотя бы и знал… Разве он, Раскин, сумел бы понять другого человека, не испытай он сам необоримый страх при мысли о том, чтобы покинуть родной дом, родные поля, свои владения – это святилище, которое он себе воздвиг? Впрочем, не он один, её воздвигали все Раскины. Начиная с первого Глеба… Мужчины и женщины, сотворившие такой привычный ныне уклад, традицию.
В молодости он, Дмитрий Раскин, спокойно спускался в плохо оборудованную шахту, отправляясь в глубины Обиталища, и даже не подозревал о поселившейся в его душе психологической отраве. Как спустился Трофим несколько месяцев назад. Но тридцать лет безмятежного бытия в логове, которое стало всем Раскиным родным домом, привели к тому, что эта отрава достигла неодолимой теперь концентрации незаметно для него. Да он и не замечал того, просто не задумывался.
Теперь-то всё стало понятным, как это вышло. Ежедневные однообразные действия, привычки, то самое счастье, обусловленное определенными вещами, которые сами по себе не обладают какой-то ценностью, но вся цепочка семьи, – пять поколений Раскиных, – придала им вполне конкретную, определенную значимость.
Теперь ясно, по какой причине в других местах тебе неуютно, неудивительно, что оторопь берет при одной мысли о чужих пейзажах.
И ничего тут не поделаешь. Разве что взять, да и срубить все деревья до одного, спалить дом и изменить русла ручья да речки. Да и то еще неизвестно…
Глава 5
Глава 5
Оцепеневшего от нахлынувших мыслей Дмитрия пробудил сигнал вызова видеофона. Он нажал на ответ.
Всё пространство комнаты заполнил белый свет, но изображения не было. Незнакомый голос произнёс:
–
